Он крепко обнимает ее и вытирает ей слезы.
— Детка, — говорит он, — я же не терял тебя из виду. Ты так долго копала. Что ты нашла?
— Пойдем со мной, папа. Там столько всего! — восклицает она. Ее глаза широко раскрыты от удивления. Слезы прекращаются так же быстро, как начались. — Я нашла тебе ветку. Каждому богу нужен свой жезл. И еще я нашла мертвых креветок. И знаешь, папа, — чудище по имени возбуждение пожирает ее слова, — я придумала, что делать с мертвыми в нашей религии. Их надо отпускать в море!
В мире отца и дочери религия — один из поводов для придумывания историй перед отходом ко сну. Как-то вечером, когда Деви принялась расспрашивать Гириджу Прасада о боге, он предложил альтернативу. Не создать ли им собственную религию, со своими собственными богами и мифами? Так им некого будет винить, кроме себя.
Гириджа Прасад кивает, подыскивая слова для ответа. Его изумляет не столько ее серьезность по отношению к фантазиям, сколько ее эмоциональная мудрость. Деви поняла, как не нравится отцу сжигать мертвые тела и закапывать их в землю, — ведь то, что ты делаешь с трупом, происходит с твоим сердцем. Когда Гириджа вернулся на острова, он развеял прах жены над океаном из разных их уголков, решив никогда больше отсюда не уезжать.
Трагедия Гириджи Прасада не осталась незамеченной на материке. Минул уже добрый десяток лет, но толки и не думают утихать. Эта история воспринимается как предостережение: вот что грозит мясоедам! Еще говорят, что, потеряв жену, Гириджа потерял и разум, а потому уже не способен жить в цивилизованном мире. “Бедняжка, — вздыхают дальние родственники за чашкой чая, — она вырастет среди туземцев и кончит тем, что выйдет за одного из них!” Родители Чанды Деви ограничиваются письмами, в которых расспрашивают о здоровье Деви. Проявлять больше участия рискованно: неровен час, Гириджа повесит ребенка на них и женится заново.
Со смертью матери Гириджи рушится последний мост, связывавший его с материком. Теперь островитян навещает только его брат, и гостю жаль своего смахивающего на привидение брата, который когда-то научил его кататься на велосипеде и при этом не терять бдительности, чтобы не переехать нечаянно какую-нибудь улитку или слизняка. Каждый визит лишь усугубляет его опасения.
Он помнит, что раньше Гириджа Прасад тщательно следил за своей внешностью и у него были разные костюмы для завтрака, ужина, кабинетной работы, прогулок по джунглям, гольфа и воскресений. Но теперь одежда просто обернута вокруг него, как те старые нитки, что люди обвязывают на счастье вокруг ствола баньяна. А когда он застает брата за утренней газетой в очках, надетых вверх тормашками, ему становится окончательно ясно, что делу уже ничем не помочь.
Что же до племянницы, то этот ангелочек, которого он когда-то баюкал на руках, превратился в Маугли. Ее бурые волосы вечно спутаны, а кожа вся в пятнах от солнечных ожогов. Стульями она не пользуется и ест, сидя прямо на столе со скрещенными ногами. День начинает с увиливания от школы и одежды. Как и ее отец, она рисует загогулины на полях научных статей.
Дядя нашел для Деви хороший пансион в Найнитале, в предгорьях Гималаев. Его возглавляет англичанка, которая училась с Гириджей Прасадом в Оксфорде, и она готова пойти на уступки ради ребенка, потерявшего мать.
— А зачем? — спрашивает Гириджа.
— Ты ездил в Оксфорд. И любил английскую поэзию. Но твоя дочь считает, что “Прекрасен лес, дремуч, глубок” — это ода, сочиненная тобой в честь андаманского птерокарпуса.
[25]
Гириджа Прасад с нежностью усмехается.
— Она все воспринимает по-своему.
— Даже если так, я боюсь, что она никогда не покинет эти острова, если не уедет сейчас. А как же ее высшее образование? Кто возьмет ее замуж? Будь жива бабхи Чанда, она непременно… — Брат не заканчивает фразу.
Молчание Гириджи означает, что он сдался.
— Почему бы и тебе не поехать с ней? — спрашивает брат.
— Если я покину острова, то никогда не пойму, ради чего, собственно, я сюда приехал.
* * *
Гириджа Прасад не знает, что родители выражают свою заботу бесконечными советами. Он не знает, что время, оставшееся до отъезда Деви, следует заполнять шитьем костюмов, починкой обуви, наклеиванием ярлычков, укладкой и переукладкой чемоданов. Ведь лучший способ игнорировать момент разлуки — отрицать молчание, которое ему предшествует.
Вместо этого он садится за весла и катает дочь по укромным заливчикам и гротам. “Подводный мир — это неизученная карта надводного мира, — часто повторяет он ей. — Живя исключительно на суше, мы ограничиваем свое понимание. Все сферы и формы жизни, все природные циклы и эмоции, какие только можно найти на земле, есть и в воде. Мало того, они выражены там гораздо сильнее”.
Купаться для Гириджи примерно то же, что для верующих молиться. Все боли и тревоги исчезают. Ничто тебя не тяготит, даже страхи и горести. Порой в обществе крокодилов, акул или скатов нервы дают о себе знать, но страх в воде отличается от страха на суше. Здесь это особая, более фундаментальная разновидность благоговения.
Скопища камней, водорослей и кораллов часто напоминают Гиридже с Деви материки и животных. В топографии подводного мира Антарктика — это отмель, выступающая из моря во время отлива, а Италия — шрам на панцире черепахи.
Они смотрят, как солнце встает над Антарктикой близ побережья Средних Андаман и закатывается над Мертвым морем — так они зовут соляные равнины. Окраины дня — последнего на островах для Деви — соединяет слоновья тропа. Девочка с энтузиазмом сопровождает слониху в ее походах с места лесозаготовок в рабочий поселок. Его обитатели рассказывают ей, что ее мать, провидица, спасла от безумия именно это животное. Когда Деви идет за слонихой по пятам, гладит ее хобот и держится за уши, взбираясь к ней на спину, она ищет в ее глазах следы благодарности.
Ближе к вечеру зной обессиливает их. Гириджа видит, как из глаз дочери уходит живой блеск, а ее рот приоткрывается от жажды. Но у них кончилась вода и даже лимоны. Он ждет, пока слониха уйдет вперед, и подходит к отпечатку ее ноги. Глубокая выемка понемногу наполняется чистой водой, выжатой из мягкой и влажной почвы. Он зачерпывает ее ладонью и смачивает Деви лицо и шею. Мельком Деви замечает в воде отражение — свое и отца. Это вызывает у нее невольную улыбку. Как уютно ее мирку в слоновьем следе! Подобно островам, он всего лишь мимолетное отражение в океане времени.
Хотя Деви измучена долгим днем, ей по-прежнему страшно думать о предстоящем отъезде. Она спрашивает отца:
— Ты сердишься на меня за то, что иногда я убиваю насекомых и разбила фарфоровую куклу из шкафчика?
— Нет, — отвечает он. — У меня сердитый вид?
— Ты отправляешь меня так далеко…
Он гладит дочь по волосам и целует в лоб. В отличие от родителей, Деви на удивление кудрява — напоминание о том, что она не просто их синтез.
