— Я стареющий ученый. Острова достаточно велики для моих исследований, но слишком малы, чтобы удовлетворить любопытство многообещающего молодого ученого вроде тебя. Ты должна уехать, чтобы потом вернуться с новейшими теориями и открытиями и просветить меня… А еще ты должна своими глазами увидеть снег.
Гириджа Прасад говорит с ней, как взрослый с ребенком, а не как один ученый с другим. И Деви больше не наседает. Даже наука имеет свои границы. Хотя изучение прошлого позволяет предсказать рисунок очередных расставаний, действительный миг разлуки — это всегда шок.
Как только Деви ступает на материк, ее жизнь бесповоротно меняется. Вид этих бескрайних сумбурных земель ошеломляет. Просидев у окна поезда три дня кряду, она убеждается в том, что реки и озера довольно редко разнообразят здешний ландшафт. Если бы Деви была совсем неопытной, она могла бы подумать, что на долю суши приходятся добрых три четверти мира. Но она не совсем неопытна. Ей известно о существовании таких мест, как ее острова — холмистые, раздробленные, затерявшиеся в океане. В них больше правды, чем в континентах.
Когда автобус заползает с железнодорожного вокзала высоко в горы, у нее холодеет в животе. Отсюда не видно тех далеких уступов внизу, с которых началось путешествие. Хорошо знакомая с пустотой над океаном, простирающейся до самого горизонта, она еще никогда не встречала той же самой пустоты на такой вышине. С непривычки ее мутит.
В общежитии ученицы быстро обозначают свою территорию портретами родных, фотографиями домашних питомцев и другими мелочами ностальгического свойства вроде игрушек и поздравительных открыток. У Деви нет с собой ничего сентиментального — только одна раковина, подарок отца. Он уговорил дочь оставить сокровища, собранные ею на Острове Росса, кусочек коралла, отколотый от музейного экспоната, коллекцию перьев, листьев и цветов и даже его собственный портрет, нарисованный сепией. Такой багаж обременяет душу, пояснил он.
— А кто твои родные? — спрашивает любопытная девочка, занявшая соседнюю кровать. Деви рассказывает ей о Гиридже Прасаде и Мэри. — Она твоя мама?
— Нет.
— А где твоя мама?
Деви не знает, как ответить на этот вопрос. Прах ее матери развеян по всем Андаманам. Отец больше года путешествовал с урной по самым далеким уголкам архипелага. Теперь ее мать там — во всяком случае, это последнее место, где она находилась.
Позже, ночью, она слышит, как по комнате гуляет шепоток — точно водоворот, колеблющий течения. Слухи борются друг с другом; наконец одна из девочек набирается смелости и обращается к Деви прямиком:
— Твоя мама сбежала? Или твоя служанка и есть твоя мама?
Ответ Деви короток — пощечина.
За первую же неделю в школе, в разные дни, Деви успевает наградить пощечинами двух девчонок, назвавших ее сиротой. И хотя она выглядит щуплой, ни одна из пострадавших не осмеливается дать сдачи. Мешает этот пронзительный взгляд. У Деви материнские глаза. Они способны остановить бегущего зверя и принудить человека к подчинению. Деви получает прозвище Дикарка. Дело не только в ее загорелой докрасна коже — она и ведет себя так же необузданно, как нагие туземцы на островах. Кто-то высказывает предположение, что отец Деви — племенной вождь, у которого столько жен, что он уже позабыл, какая из них ее мать.
Однажды в столовой, за обедом, ее начинают дразнить сидящие рядом старшеклассницы.
— Эй, красотка, ты нас всех побьешь, если мы назовем тебя Дикаркой? — кричит одна.
Ответа нет.
— А если сиротой, тоже всех побьешь?
— Мы не против, — встревает третья. — Лучше пощечина от малявки, чем розги от учителей.
Все покатываются со смеху.
Через несколько дней, когда после обеденного перерыва всем предстоят игры на спортплощадке, Деви ускользает из класса в столовую и выливает на скрытую из виду часть скамьи полбутылки кетчупа. Старшеклассницы замечают это лишь тогда, когда поправить уже ничего нельзя. Им приходится идти на физкультуру в испачканных юбках, как будто у них вдруг начались месячные.
Деви невозможно приучить к дисциплине. Розги и лишние часы в классе после уроков для нее не наказание. В мучительные минуты она сбегает на острова, сжимая в руках отцовский подарок. Отполированная морем раковина наполняет ее далеким шумом волн, превращая горы в самую высокую и могучую из них. Голые ветки напоминают вынесенный на берег плавник, и в каждой слезинке есть океанская соль.
Только когда вдали уже рокочут муссоны и осень покидает деревья, ее жизнь содрогается от предвестия перемен. Как-то зябким ноябрьским утром на рубеже нырка природы в зиму Деви просыпается и обнаруживает, что у нее пошла носом кровь. По дороге в ванную она чувствует в воздухе какие-то колебания. Выглядывает в окно и видит там что-то странное, немыслимое.
— Кто ты? — спрашивает она.
За окном порхают разбухшие крупицы соли. Они дразнят гравитацию, взмывая выше, вместо того чтобы падать. Они бросают вызов этой силе, набирая скорость и увеличиваясь в размерах. Закончив наконец свой полет на земле или подоконнике снаружи, они исчезают. Это продолжается целый день — град, снег и все промежуточные стадии. Для Деви снег навсегда останется похожим на пылинки, цветочную пыльцу, соль, песок или клочки облаков — чем-то, постижимым только через аналогии. Тропическому зверьку, вскормленному норовистыми дождями и непрестанным шумом волн, снег всегда будет напоминать саван, окутывающий землю молчанием.
Вскоре враги превращаются в подружек. Ученицы держатся за руки, чтобы не упасть на льду, даже когда поскальзываются нарочно. Некоторые сосут градинки и раздают их всем подряд, как бесплатные леденцы.
Вечером того дня Деви любуется тем, как снег отражает свет на деревья, стены корпусов, уличные фонари, даже на луну и пустое небо. Теперь она понимает, что имел в виду отец, говоря о свечении земли. Подобно светлячкам и планктону, генерирующим свет, земля купается в своем собственном сиянии. Отец называл это геолюминесценцией. “В недрах океанского ложа прячется свет, и в снеге он тоже есть”, — говорил дочери Гириджа.
Наутро рассерженное солнце заставляет изморось отступить в тень деревьев и на границы школьной территории. Глядя, как иней на траве обращается в росу, Деви с надеждой ждет зимы.
Свое первое впечатление о снеге она сохранит на всю жизнь, как свою витую раковину. И само присутствие этого дня в ее памяти окрасит нежностью все остальные события в ее жизни — как предшествующие, так и последующие.
* * *
Гириджа Прасад меняет кресло-качалку на обычное — ведь теперь он знает, что земля капризна и непоседлива, как слабоумный старик. Почва, в незыблемости которой он раньше и не думал сомневаться, оказалась всего лишь ненадежной корочкой, плавающей поверх жидкой основы.
С каждым новым открытием 60-х годов ученым становится все труднее осмыслить устройство мира. Благодаря подводным аппаратам они убеждаются в том, что срединно-океанические хребты и впрямь постоянно извергают из себя новые земли, но это по-прежнему выглядит невероятным. Сердцевина планеты остается загадкой, а с нею и причины, вынуждающие нас блуждать, дрейфовать, тонуть и выныривать. Сдвинутые, а не кроткие, — вот кто наследует землю. Все держится не на твердых континентах и могучих океанах и даже не на путеводных полюсах, а на линиях геологических разломов. Как только на каком-нибудь хребте рождается пядь новой земли, где-то уходит в трещину пядь старой. Разломы и сдвиги поддерживают баланс.
