Насекомое, запутавшееся в паутине своего собственного производства, Гириджа Прасад страдал всю жизнь. Одиночка в душе, он страшился одиночества. Сейчас, нагой и одинокий, он наконец переступает невидимую черту. Не ту, что отделяет наш мир от других, а ту, что объединяет их все.
Здесь, на горе Гарриет, Гириджа Прасад испытывает одиночество архипелага.
* * *
Обнаружив отца в новом для него состоянии, Деви приходит в ужас. В отличие от других подростков, чей бунт выражается в побеге, она бунтует угрозой вернуться насовсем.
Она приезжает домой на время в середине учебного года. После ее приезда отец с дочерью возвращаются к прежним экспедициям — сопровождают слонов и плавают по своему Мертвому морю. Но в обычное море Деви заходит не глубже чем по пояс. Она отказалась от купания после несчастного случая на пикнике несколько месяцев тому назад. Как-то в воскресенье они с друзьями отправились на водопад. Уверенная в себе, она заплыла дальше всех. Остальные увязались за ней. Никто не подумал о коловерти под низвергающейся стеной воды. Вдруг Деви почувствовала на своей ноге чью-то руку. Ее в панике потянули вниз. Чем отчаянней Деви вырывалась, тем глубже уходила под воду. Она брыкалась и лягалась, пока неведомая рука ее не отпустила.
Гириджа Прасад берет дочь не только на пешие прогулки, но и в долгие поездки. Привозит ее посмотреть на свое недавнее открытие — альков над нефритово-зелеными водами, прозрачными и безмятежными, словно в аквариуме. Они вместе стоят на утесе, глядя поочередно в чистое небо над головой и еще более чистое море внизу.
— Прыгни со мной, — говорит он, протягивая ей руку.
— Одетая? — Деви уже девятнадцать, и она не станет купаться голой.
— Детка, одежда высыхает на солнце. Это правда жизни.
Деви медлит. Она боится. Гириджа Прасад берет ее за руку. По его сигналу они делают шаг вперед. Прежде чем на глазах дочери успевают появиться слезы, она окунается в воду. Плыть ей не нужно. Отец поднимает ее на поверхность и выводит на скалы.
Когда они едут обратно, мокрые с ног до головы, она нарушает молчание:
— После того как мы нырнули, я задержала дыхание. Мои уши чуть не лопнули, так громко стучало сердце.
— Когда ты была в материнской утробе, я прикладывал ухо к ее тугому животу и слушал, как бьется твое сердечко. Стук был такой громкий, что я даже боялся за свою перепонку.
— Я испугалась, — говорит она. — Глаза у меня были открыты, но я видела только черноту. А все, что слышала, — это мое сердце… Мой одноклассник — я убила его?
— Нет. Ты хорошо плаваешь, но тебя не учили спасать утопающих.
Деви молчит. Солнце уже садится.
— Папа, — говорит она после паузы, — а мама умерла из-за меня?
Гириджа раздосадован: что у Деви за учителя? Как плохо они понимают учеников, как бессердечны по отношению к ним, если дети возвращаются домой с такими вопросами! Он досадует и на покинувшую их Мэри. И на себя тоже — потому что не в силах найти ответ.
Дорога идет через джунгли. Все, что он может найти вместо слов, — это деревья. Старые, могучие, непроницаемые в сгущающихся сумерках.
— Это было очень давно, еще до твоего зачатия, — наконец говорит он. — Мы гуляли в джунглях поблизости от вулканов-лилипутов на Средних Андаманах. Я увидел, как твоя мать гладит ствол пальмы. Это была Corypha Macropoda на последнем этапе жизни. Она умирает после того, как отцветет. Твоя мать спросила, почему так бывает. К этому привела эволюция, ответил я. Некоторые деревья перешли от производства тысяч семян с малыми шансами на выживание к тому, чтобы цвести всего один раз, но при этом отдавать своим семенам все возможное, чтобы те уцелели… Теперь я понимаю, почему она задала мне этот вопрос. Она хотела, чтобы я знал ответ. Как обычный человек я не способен заглянуть дальше жизни и смерти. Но как ботаник я вижу, насколько ограниченны индивидуальные жизненные циклы в нашем понимании. Природа — это континуум. Вот почему она живет и развивается.
Гириджа Прасад хочет сказать больше. Но он беспомощен. Похоже, вся его жизнь есть лишь прыжок от одного слова к другому, от одного дня к другому, от одного ландшафта к другому. Она бессвязна и раздробленна, как эти острова. Со временем он научился вычерпывать смысл, порой даже веру, из океана пустоты, который его окружает.
Деви понимает отца. Она ведь и сама выросла на краю этого океана — и сейчас ей тоже пришлось нырнуть в него далеко и глубоко ради того, что она искала.
Когда каникулы подходят к концу, она возвращается в колледж.
В колледже Деви предпочитает изучать не книги, а цветы и новые ощущения, которые дарит юность. Она часто глядится в зеркало и прячется от послеобеденного солнца. Год спустя, во время своего ежегодного визита на гору Гарриет, Деви каждый вечер кладет под подушку аккуратно засушенный цветок гибискуса. Отец не скрывает своего любопытства.
— Это друг подарил, — говорит она.
— Как его зовут?
— Вишну.
— Откуда он?
— С гор. С границы между Сиккимом и Непалом.
Ночью Гириджа Прасад размышляет над этим. Сморщенные лепестки гибискуса вскоре раскрошатся, думает он. При здешней влажности к отъезду дочери от цветка останется только стебель. А как насчет дарителя? Не окажутся ли его чувства такими же эфемерными, не увянут ли они в считаные дни?
— Почему бы тебе как-нибудь не пригласить Вишну на чай? — спрашивает он дочь за завтраком на следующее утро.
— На гору Гарриет? — отвечает она. — Отсюда до его дома шесть дней пути. Три морем, два поездом и один вверх по дороге.
Чувствуя ее нерешительность, он говорит:
— Ты же учишься в горах. Тебе нравится снег.
— Наш дом — острова.
Гириджа Прасад молчит.
— Папа, на этот раз тебе и твоим деревьям меня не убедить.
Но цветам удается то, что не под силу деревьям. Деви сдается, побежденная ароматом магнолии — той, что Вишну сорвал у себя в саду и сохранил как саженец. Он хочет, чтобы она вдыхала запах живого растения. Хочет, чтобы их любовь росла.
После окончания колледжа Деви с Вишну приезжают на острова, чтобы зарегистрировать свой брак — с Гириджей Прасадом в роли свидетеля. Теперь он должен нарисовать последний портрет — это будет его свадебным подарком. Все сходится, как когда-то, десятилетия назад, точно сошлись в его сне кусочки Пангеи.
Под кистью Гириджи Прасада возраст Чанды Деви изменился. Будь она жива, так она выглядела бы в день свадьбы дочери. Художник дал себе волю, одев жену в ее свадебное сари. Бумага специально изготовлена ради такого случая. Она из древесины андаманского птерокарпуса с добавкой розовых лепестков и шафрана. Чанда Деви любила говорить с растениями. Он надеется, что они нашепчут ей свои мысли.
Жизнь и смерть — континуум. Никто не изучил этого глубже, чем он. “Все мы обречены на двойное бремя — на то, чтобы прощаться с нашими любимыми и самим уходить от наших любимых, — написал он в письме, приложенном к подарку. — Но это не должно затмевать более важного в нашей судьбе — тех мимолетных мгновений, которые мы переживаем вместе”.
