Если бы снимок менялся как человек, сейчас он стал бы уже взрослым. Сирота, выживший под многими крышами, полный решимости доказать, что на свете существует больше красоты и надежды, чем могут вместить наши сердца.
В Тамеле чары этого снимка только усилились. Сидя в танцбарах абсолютно трезвым, Тапа переживает не кризис морали, а кризис воображения. Хотя девушка кружится, надувает губки и притворяется, что смотрит ему в глаза, на самом деле она поглядывает на себя в зеркало. Искусственный дым — не горный туман, а душ с потолка — не дождь. Стробоскоп мигает так рьяно, что может вызвать припадок. Когда грянет катастрофа, эта танцовщица будет торговаться с клиентом в одной из задних комнат. Рухнувшая на них стена убьет мужчину со спущенными штанами. Девушка останется невредимой, угодив точно в раму открытого окна.
Тапа пришел сюда, чтобы угостить своего потенциального соучастника. Спустя две недели ему предстоит переправить в Индию, через ее восточную границу, партию легких наркотиков. Он еще ни разу не пользовался этим маршрутом, но уверен, что все пройдет гладко. Пакеты с товаром будут спрятаны в бараньих тушах. Транспортировка мяса — обычная практика среди кочевников, тем более накануне зимы. Да и запах таким образом хорошо маскируется.
За пачку денег можно купить услугу специалиста, но один секрет можно купить только за другой. Тапа знает цену секретам, особенно для мужчин. Однажды он видел, как некий чиновник заполз на сцену танцбара, чтобы присоединиться к нагой танцовщице под искусственным водопадом. Этот чиновник до сих пор благодарен Тапе за его молчание.
Сидящий рядом гость проводит пальцами по бедрам официантки — вверх, вниз и снова вверх. Чуть раньше она пыталась примоститься на стул к Тапе якобы для того, чтобы принять заказ. Он дал ей чаевые и попросил не мешать.
Танцовщица на сцене медленно расстегивает платье. Если позволяют своенравные стихии, все вечера в танцбаре неизбежно текут по одному и тому же пути. Когда разношерстная публика уже просеяна в поисках богатых транжир, когда блюстители нравственности уже сидят в зале, умиротворенные стаканчиком-другим “Блэк лейбл”, наступает время разоблачения — предметы одежды удаляются один за другим. Топ. Юбка. Туфли. Бюстгальтер. Легинсы. Трусики. Сыплется искусственный дождь. Обнаженная девушка в свете прожектора принимает едва ли не самый нелепый душ, известный человечеству. Ради пены она намыливается средством для стирки. Несмотря на отбеливатель, ее веки остаются бирюзово-голубыми, а губы — пластмассово-розовыми.
Тапа ерзает на стуле. Ему становится легче, когда следующим на сцену выходит карлик. Тапа единственный, кто встречает его выкриками и аплодисментами. Один из его бангкокских друзей — владелец агентства, выдающего этих малышей напрокат. Они пьют, танцуют, ухмыляются даже тогда, когда белые туристы хватают их за пах. Карлики, а не стриптизерши, — вот идеальный компонент сумасшедшего вечера.
— Весь мир дразнит непальцев за то, что они такие коротышки, а непальцы смеются над карликами, — говорит он своему будущему партнеру. Мясник вежливо ухмыляется.
Свет меркнет, и начинается песня. Тапа сразу узнает ее, неуместную в этом смешении танцев и похоти. Это старый болливудский шлягер, прозвучавший впервые буквально через месяц-другой после того, как он уехал из родной деревни. Фигура карлика оживляет стихи. Его миниатюрные пальчики и стопы погружаются в глубь воспоминаний, он ищет там прошлое. Он дергается, воспроизводя эмоции всем своим существом. Тапа не может оторвать взгляд от его лица. Его лоб сморщен, рот полуоткрыт под бременем невысказанного. К прежнему нет возврата, даже в этом мире теней.
Танцовщик медленно оседает, будто по очереди отключая контроль над частями своего тела. Хотя глаза его блестят, он не пролил ни одной слезинки.
Тапа оплачивает счет и покидает бар. Когда он выходит через заднюю дверь рядом с импровизированной кухней, его обдает волной тошнотворного смрада — запахом жареного мяса, смешанным с бензиновыми парами. К горлу подкатывают непереваренные кусочки вечера. Ему необходимо выбросить только что слышанную песню из головы. Он бесцельно бредет по узким улочкам, под балконами, соединяющими все постройки подобно одной гигантской бельевой веревке, и дальше — в переулки, где потихоньку взбалтывается будущее.
Под покровом тьмы происходят радикальные метаморфозы.
Мох, что так буйно и жадно разрастается в резервуарах и куполах, над колоннами и стропилами, побеждает все человеческие усилия. Это прародитель жизни, взявший здесь верх над эволюцией. Известно, что дом рушится после того, как ползучие растения на кирпичных стенах высохнут, голуби улетят, а их место займут стервятники. Твари, живущие в стенах, любят смесь извести, соли и чечевицы, которую традиционно использовали в этих краях как строительный раствор. Они проедают их изнутри, словно гельминты. Они не перестанут есть, пока кости не начнут походить на те коралловые рифы, какими они когда-то и были.
Несколько часов тому назад Тапа ненароком очутился на одном из тесных тамельских перекрестков. На крошечной площади сошлись сразу шесть улиц. Это обычное для Катманду зрелище: мусор, деревянные подмости, недорытые канавы и недостроенные здания, втиснутые в уголки и ниши этого города на болоте. Посреди мусора торчал травянистый холмик. Какой-то человек кормил на нем голубей. Но птиц, крупных и агрессивных, не интересовали мертвые семена, которые он разбрасывал. Потомки ящеров, они сохранили рептилью тягу к плоти — живой и сочной, той, что нравится и людям. Голуби — противоток эволюции.
На заре нового дня Тапа возвращается домой, в убогую комнатку, снятую им на втором этаже ветхого здания. У порога ему приходится отступить в сторону, потому что какая-то женщина выбрасывает на улицу мусор. На лестнице, свесив голову между коленей, сидит девушка, почти девчонка. Дверь его соседки широко распахнута. В ее комнате грудами навалена пестрая одежда и включен телевизор. Даже в отсутствие хозяйки комната вопит и визжит. Захлопнув соседскую дверь, Тапа отпирает свою и оставляет ее открытой, чтобы синтетическая вонь лапши из пакетика, которую он собирается сварить, поскорее выветрилась. Для него в этом запахе смешаны “Шанель” и Тамель.
Садясь есть, он замечает, что на него смотрят снаружи. Должно быть, та самая девушка, которую он обогнул на лестнице.
— Будешь? — спрашивает он, догадываясь, что ее утренняя трагедия — голод.
Она кивает.
Он подливает в кастрюльку воды и опять ставит ее на огонь. Лапша, чай и пачка печенья — вот и все, что он может предложить. Его гостья ни от чего не отказывается — похоже, проголодалась всерьез.
— А в школу тебе не надо? — спрашивает он, опускаясь на стул.
Она вздрагивает.
— Издеваешься? — Она глядит на него в упор. — Как мой квартирный хозяин, который плюет мне под ноги и говорит, что ему не нужны грязные деньги, а сам каждый месяц поднимает плату?
Ее слова для Тапы будто пощечина. Он не понимает, как кого-то может оскорбить такой невинный вопрос.
— Почему ты вчера не позволил мне тебя развлечь? — спрашивает она.
