— Весна — время сердца. В сердце ее приход и уход заметнее, чем на полях. — Апо сам удивлен своей романтичностью.
Она заинтригована.
— А осень?
— Рождение. Душа, которая смиряется с началом новой жизни, хотя нирвана ждет.
Она никогда не слышала, чтобы времена года описывали в такой манере, тем более на хмельных сборищах, где любил верховодить ее муж.
— Вас научила этому ваша вера?
— Нет. Когда человека наполняет дряхлость, мудрость всплывает наверх.
Она улыбается, переводя взгляд со стены на окно и по дороге украдкой бросая его на своего гостя. Апо сгорбился на стуле. Его лицо, в особенности нос, сильно опалено солнцем, и цвет у него поэтому свекольно-розовый. Рельефные морщины бегут по лбу, огибают глаза и глубокими бороздами очерчивают щеки. Под шапкой у Апо густые бачки, жиденькие усы и седая бородка.
Он не такой, как остальные жители деревни, — кожа у тех бледнее и глаза светлее, чем у кашмирцев. Она никогда не видела никого, похожего на него. Мужчина с жемчужными серьгами, ожерельем из кораллов и бирюзы и множеством перстней. На нем больше украшений, чем на ней.
— А что муссоны? — задает она очередной вопрос.
Случаи, когда здесь шел дождь, Апо может сосчитать на пальцах одной руки. Тридцать пять лет назад над горным пиком лопнула туча и деревню затопило ливнями. Они разрушили все дома на восточной окраине. В ту ночь люди в панике спасались бегством, крича: “Аан! Аан!” Той же ночью родился Анкунг, нынешний шаман. Так он и получил свое имя — от звуков страха.
В другой раз его жена, без устали поливавшая днем поля, а ночью сады, пришла в восторг, когда с неба закапало. Сбросив свой традиционный головной убор, она выбежала из дома и принялась танцевать под дождем.
Была еще гроза, которая застала его в скитаниях до прихода в деревню. Тогда падали такие огромные, увесистые капли, что от них у него остались синяки.
— Дожди… — говорит он с необычной для себя мягкостью и задумчивостью. — На Индостане дожди — это бог. Здесь они смерть.
Пейзаж за окном подтверждает его слова. Она видит хаотические нагромождения камней — они неустойчивы, как пирамиды из щебня, воздвигнутые кочевниками на каждом горном перевале и огражденные буддийскими молитвенными флажками, которые треплет пустынный ветер. Легкого ветерка довольно, чтобы поднять пыльную бурю. Призрак пыли уже набирает силу на той стороне реки. Еле заметная морось может вызвать оползень. А настоящий ливень, понимает она, размоет все глиняные хижины.
Она смотрит на беснующийся внизу Инд. За короткое время своего пребывания в этом доме она видела, как в потоке перекатывается валун величиной с грузовик. По ее прикидке, через неделю он окажется в Пакистане — такое мощное здесь течение.
— Внук говорит, у вас поклоняются реке.
— Тут везде духи. Древняя можжевеловая роща старше человеческого века. На каждой горе своя фея. Горные козлы работают на них, как мулы — на нас. Вот почему, убив козла на охоте, мы всегда вырезаем его из дерева — чтобы он продолжал жить дальше. У всего на свете, будь то утес или гора, куст или дерево, облако или небо, есть дух.
— А как называется эта религия?
После недолгих раздумий Апо отвечает:
— Буддисты и мусульмане называют ее религией духов. Когда-то я добрался сюда едва живой, и старейшины меня выходили. Как только мне стало лучше, они попросили, чтобы я ушел. Но я хотел жениться и остаться здесь. И спросил их, почему мне этого нельзя. Они боялись, что Будда, если ему будут поклоняться такие кочевники, как я, растревожит их духов. Вот я и обратился в местную веру. Пожертвовал Буддой ради жены, — усмехается он. — В начале мира, говорил мой тесть, бог дал каждой религии свои правила. Но дракпо, это здешний народ, в тот вечер слишком много выпили и все правила позабыли. Бога это очень расстроило, так что он оставил их с одними только феями и духами.
Он ждет, что она засмеется, но она, похоже, с головой ушла в раздумья.
— Одиноко вам без нее? — спрашивает она.
Глаза Апо наполняются слезами. Его жену убило осколком шального снаряда больше двадцати лет тому назад. Индия с Пакистаном воевали тогда за соседние горы, Каргильские. Апо сбежал от войны, но она его догнала. Он содрогается и вздыхает, но слова не идут из горла. Да и как им выйти? Хотя воспоминания понемногу угасают, ее отсутствие становится только острее.
Устыдившись своей бестактности, она бросается прочь из комнаты. Не понимая, чем объяснить это внезапное бегство, Апо нервничает.
Она возвращается с подносом. Ставит на табурет рядом с ним кувшинчик кахвы, соленые кешью и сушеные абрикосы. Наливает ему чашку.
— Пожалуйста, извините, — говорит она. — Мне надо завершить вечернюю молитву.
— А! Я и забыл, что мусульмане без этого не могут, молятся буквально каждый час, — говорит он, встрепенувшись.
— Всего пять раз, — поправляет она.
Апо пытается представить себе ее, прихлебывая кахву в одиночестве. Она за стеной, согнулась на циновке в три погибели. Глаза закрыты, голова опущена — само смирение. Или обреченность? Никто не ведает. Интересно, как в такие минуты выглядит ее лицо. О чем она молится по пять раз на дню, день за днем?
Возвращается правнук Апо — он хочет поскорей доставить стул вместе с прадедом обратно, чтобы после этого вернуться к друзьям. Апо отправляет его ждать снаружи, как пристало мальчишкам и собакам. Он знает, что скоро все равно придется уйти, но у него не хватает духу. Да и как это сделать, тоже непонятно, тем более когда она садится около него с чашечкой кахвы.
— О чем молятся в нашем возрасте? — спрашивает он.
— О долгой жизни незнакомцев, которых встретили на закате и надеются увидеть вновь на восходе.
— Для нас, дракпо, новый день начинается на закате.
Она улыбается. Время течет в мирном молчании. Она смотрит, как он клюет носом, погружается в забытье и выныривает из него, порой судорожно вздрагивая. Он смотрит на нее окосевшим взглядом, воображая полную луну, вышедшую из затмения. Пытаясь собрать воедино эпопею, распростершуюся из обрывка разговора по тысячелетиям, землям и жизням. Это не первый раз, когда обособленные души почти поневоле стремятся друг к другу, обдумывая свободное падение в бездну. И то, что они сбиваются и путаются, шагая не в лад, тоже бывало не раз.
Наконец он подает голос:
— Простите, что отнял у вас время. Надо говорить правду. На самом деле я пришел кое-что у вас спросить.
Она кивает в знак согласия.
— Как ваше имя?
— Газала Мумтаз Абдул Шейх Бегум.
— Сколько же у вас имен?
— Это мое полное имя, — отвечает она с улыбкой. — Люди перестали спрашивать, как меня зовут, когда я вышла замуж. У жен, матерей и бабушек нет имен. Ведь ваше имя тоже не Апо.
