— Да. На нашем языке это означает “дедушка”.
— А какое тогда настоящее?
— После долгого промежутка, длиной в целую жизнь, оно вернулось ко мне на рассвете. Я боялся, что позабыл его навсегда — имя, которое дали мне родители. Мать позвала меня с первыми лучами солнца. “Таши Йеше, — прошептала она мне на ухо, — очнись. Овцы волнуются, возьми их с собой”. Когда я проснулся, то подумал: а как зовут вас?
* * *
Чангтан, снежная пустыня, — не обычное плато
[48]. Эта холмистая равнина преграждала человечеству путь с тех самых пор, как его представители вырвались за пределы Африки и наткнулись на середину Азии, не в силах перелететь через окружившие ее, подобно стае гусей, горные хребты. Расстояние, кажущееся человеческому разуму непреодолимым, целиком определяется высотой. Ибо тибетское плато выше самых высоких пиков на всех остальных континентах, и оно продолжает подниматься. По крайней мере, так считают кочевники, его нынешние обитатели. Снежная пустыня лишена всяких признаков принадлежности к этой земле. Она парит где-то далеко над нею.
В семьях кочевников погибает больше детей, чем выживает. Некоторые тихо покидают утробу еще до того, как мать поймет, что зачала. По сравнению со всеми прочими дивными жизнями, какие могут достаться душе, человечья кажется довольно тяжким бременем.
Таши Йеше, к примеру, наслаждался своими предыдущими жизнями здесь, в снежной пустыне. Вместе с ландшафтом преображался и он. Когда-то он в одиночестве наблюдал долгий рассвет на исходе целого столетия, ибо именно столько длился бессолнечный период после того, как в Землю угодил астероид. Жизнь в облике червя научила его смирению. В пору, когда погибли три четверти всех форм жизни, от планктона до динозавров, он — червяк — уцелел. В эпохи оледенения он руководствовался стадным чувством как покрытый шерстью мамонт. Во времена великого таяния он воспитал в себе отвагу как кит, оставив землю, чтобы бороздить воду.
Не проведя в человеческом облике и трех лет, Таши Йеше подхватил воспаление мозга. Его мать была обеспокоена. Она боялась, что жар вырвется из мозга, сгрызет нежный позвоночник малыша, точно прутик, и выскочит наружу в том магическом месте, где когда-то начинался хвост. Так уходит большинство детей — на поиски своего пропавшего хвоста.
Кочевники разбивали шатры у сернистых источников — духов, которые плюются паром из ледяных кратеров. За этими черными шатрами из шерсти яков, на пронизывающем ветру в тени близких вершин, танцевали снежные демоны, зачарованные янтарным паром. Отступая, зима гоняла по пустыне сонмы жестоких метелей.
Отчаявшиеся родители решили отдать его под опеку тем, кому доверяли больше всего. Для кочевников не существует ни тайного луга, ни привычного очага теплее, чем переполненная овчарня. Мать прижала малыша к груди, а отец замотал их обоих, слой за слоем. Затем она мужественно преодолела глубокие и высокие сугробы, отделяющие шатер от загона — крытого убежища, куда племя спрятало весь свой скот, чтобы создать альков тепла. Выкопав в центре загона небольшую ямку, мать выстелила ее одеялами из пашмины и ячьей шерсти и опустила туда своего пылающего сына. Укутав малыша как следует, она взмолилась, чтобы коллективное тепло стада исцелило его.
У мальчика не осталось ясных воспоминаний о лихорадке и той зиме, если не считать одного. Дрожа и обливаясь потом одновременно, он бредил о странных обитателях различных космических царств. Он очнулся в окружении тысячи глаз, которые светились в темноте. Глаз, не похожих на его собственные. Они имели форму звериных и сияли злом, потому что только зло горит во тьме ярче добра. Эти глаза были у него над головой, за головой, ниже ступней, рядом с его плечами, туловищем и ногами. Глаза сверкали над ним в небе, вихрясь, как созвездия. Вглядываясь в глаза, светящиеся внутри него, ибо они заменили и его органы тоже.
“Наши предки все время следят за нами, — говорила ему бабушка. — Когда-нибудь они накажут нас за те безобразия, которые мы учинили”. Вот они, все здесь, подумал он. Смотрят молча, ждут, чтобы разорвать меня на кусочки за то, что я вопил в бабушкино глухое ухо и подкладывал ей камешки вместо бус для молитвы. Я умер, заключил он.
Но космические стражи принялись мычать и блеять, дергая его одеяло и наступая на него копытами. Один ягненок прислонился животом к его разгоряченному лицу, чтобы погреться. Его предки оказались не грозной, а игривой и приятной компанией.
Это раннее воспоминание стало возвращаться к нему на склоне лет, как образ рая — к усталому буддисту, измученному томительной погоней за просветлением.
В возрасте семнадцати лет Таши Йеше встретил армейских офицеров, предлагающих мешки с зерном в местном монастыре. Индийская армия набирала рекрутов с границы для защиты границ. В прошлом он видел, как его отец обменивается товарами с торговцами в далеком Занскаре, — в ход шли пашмина, ячья шерсть, соль и масло. Но никто никогда не обменивал на что бы то ни было себя самого
[49]. Кроме постоянного жалованья, рекруту обещали выучку и присмотр. В случае его гибели семье причиталось больше денег. Наследнику поколений, жизнь которых была полна тягот, эта сделка показалась неправдоподобно удачной. Он покинул унылые пастбища Чангтана, чтобы вступить в ряды Ладакхских скаутов.
[50]
Новоиспеченного рядового назначили поваром и отправили нести службу в Ладакх. Чтобы дойти из
[51] Шринагара, зеленой столицы Кашмира, в Долину кровавых абрикосов в Балтистане, приютившуюся на самом юго-востоке Чангтана, его полку понадобилось двадцать пять дней. Перевал Зоджи-Ла, ворота в Ладакх, был выше любого кашмирского, но обычен для этих мест — страны высоких перевалов.
У некоторых солдат начались головные боли, тошнота и одышка, так что командиру пришлось остановить подъем до конца дня. Полк был вынужден разбить лагерь рядом с пастухами и их стадами. Вечером люди сбились в одну груду, как скот, спасаясь коллективным теплом от студеного ветра, дующего с перевала, точно из огромной трубы.
Как официальный повар и неофициальный мясник, в тот день он зарезал трех коз, чтобы накормить свою больную, тоскующую по родине роту. Свои мясницкие таланты он проявил уже на самом старте армейской службы. Все знали: дай ему любое животное — корову, буйвола, кролика, курицу, козу, барана, сурка, оленя, утку, даже могучего яка, — и он не потеряет зря ни единого волокна и перышка. Он словно видел сквозь шкуру и мясо, где именно хрящи соединяют кости в суставах. Под его ножом связки и сухожилия оставались неповрежденными. Кожа снималась с плоти, обнажая внутреннюю конструкцию. Сразу было ясно, что на чем держится и как разобрать все это на части.
