Звезды уже давно затянуты облаками. Вокруг порой взблескивают светлячки, но если не считать этого, двое сидят в кромешной тьме.
— Лучшие истории — те, что еще придут, Газала. Они так близко, что мы слышим и чуем, как они восхитительны. Но пока нам их не достать.
Газала молчит. Если она не уйдет в ближайшее время, внук отправится на ее поиски.
— Чимо так и останется один? — наконец спрашивает она.
В стране неотвратимого настоящего есть человек, который стремится к ледникам, как лунатик, гоняющийся за сновидениями. Он образован и полон знаний. Однако он верит, что единственный способ понять, зачем он здесь, на земле и в этой жизни, заключается в том, чтобы посетить места, где ему быть не положено. Несмотря на травмы и злоключения, он не сворачивает со своего пути.
Когда зима достигает апогея, он покидает тропу здравого смысла. Он бредет и ползет, спотыкаясь о камни и увязая в снегу, оскальзываясь на ледниковых трещинах и изломах. Невидимая тень защищает его от непредсказуемых капризов льда.
Однажды он садится отдохнуть, изможденный. Он близок к отчаянию, но вдруг слышит дыхание — оно глубже и медленней, чем его собственное, и похоже на мелодию, парящую в воздухе. Кто-то сидит прямо рядом с ним, но они не поворачиваются друг к другу лицом. В обществе чимо одиночество человека превращается в уединение. В обществе человека уединение чимо превращается в грусть. Двое сидят как одно существо с двумя сердцами и четырьмя глазами.
— Некоторые грезы до того хрупки и прекрасны, Газала, что так и не воплощаются в реальность.
В ту ночь Газала не может заснуть даже после двух стаканчиков рома. Чем больше старик грезит о ней, тем сильней ее, вынужденную бесцельно скитаться в мире его сновидений, донимают и реальность, и сны.
Лежа в постели, она ждет, когда внук начнет храпеть. Потом сбрасывает одеяло. На ней фиран
[54] и головной платок. Она идет в кухню, кладет в карманы что ей нужно и выходит из дому без лампы и фонаря.
Облака исчезли, раскрыв иллюминацию во тьме. Звезды сгущаются, образуя широкую дорогу, такую яркую, что при желании она могла бы взойти по ней на небо. Но сегодня небеса подождут. Она возвращается в сад и опускается наземь под старым орехом.
Потом зажигает сигарету. Современную, украденную у внука. Это дорогой товар индонезийского производства — сигарета сладкая на вкус и пахнет гвоздикой. Газала вдыхает дым слишком быстро и закашливается. Даже соблазн далеких тропических островов не может ее отвлечь.
Любовь не раз открывала перед ней свои возможности. Она приковала маленькую Газалу к месту, когда та не отрываясь смотрела на журавля, так же напуганная им, как он ею. Любовь посещала ее вечерами, когда она прибирала в комнате, слушая, как муж читает ей стихи. Любовь сидела с ней рядом, когда она в одиночку выводила шикару
[55] на озерный простор и отдавалась на волю течений. Но только послушав истории Апо — полные такого смятения и томления, что у них не было ни начала ни конца, — она по-настоящему осознала ее размах. Ибо любовь — это реализация, которая достигается за множество жизней.
Она замечает в саду что-то новое. Как прежде, изредка вспыхивают светлячки и тлеет огонек ее сигареты, но теперь во мраке горят еще и два золотых глаза. Эти глаза больше, чем у яка, волка и человека. Они сверкают, как лампы. Они не мигают, не движутся.
Газала тут же встает. Затем снова садится. Вынимает из кармана горсть сушеных абрикосов и протягивает ему.
Сбор урожая почти завершен. Если стоит когда-нибудь устраивать праздник в честь всего незначительного и преходящего, сейчас самое время. Когда утро выдается особенно холодное, весь луг блестит под косыми лучами рассвета. Сок, сочащийся из стеблей рябью и наплывами, застывает и распускается орхидеями, лилиями, розами, ракушками, волнами, спиралями, облаками и кристаллами. Через час-другой от всего этого великолепия остается одна слякоть.
Эти морозные цветы — предвестие неизбежной долгой зимы. Кажется, вся жизнь деревни — кропотливая подготовка к этому сезону, но сейчас хлопот становится еще больше. Все овощи, абрикосы и сыр, которые сушатся на расстеленных по крышам одеялах из ячьей шерсти, надо снять, пересчитать, упаковать и убрать на хранение. Все шерстяные вещи — заштопать и залатать. Навозные лепешки, собранные за теплые месяцы на полях и в загонах для скота, — взвесить и приберечь. Навоз здесь ценнее золотых украшений. Это топливо, необходимое для стряпни и обогрева. Везде стучат молотки и визжат пилы — плотницкие работы, даже мелкие, уже нельзя откладывать. Заканчивается и стрижка овец. Женщинам не терпится перемолоть в муку последние запасы зерна, и они затевают склоки вокруг общественной мельницы.
Скоро внук Газалы сольет солярку из двигателя своей молотилки в канистру и плотно завинтит крышку. Это сигнал к отъезду. Газала окажется к этому не готова. Сидя в умиротворяюще пустой комнате, она будет мучительно сочинять стихи. Но у нее не хватит смелости остаться.
Через два дня, перед восходом солнца, они покинут дом на взятых в аренду мулах. Газала уедет не попрощавшись. Сначала Апо расстроится. Но потом ему вернет спокойствие житейский опыт.
Отбывающие редко говорят слова прощания. Без слов расставание перенести легче.
* * *
С приходом зимы снег быстро укрывает землю, засыпая душевные невзгоды слой за слоем. Лед не способен исцелить раны и зашить разрывы, но он притупляет боль.
Апо ничего не остается, кроме как вернуться в свою обычную ипостась — смеяться над неудачами, проклинать мир, рассказывать истории и, как обычно, требовать за них в уплату орехи. Его истории — лекарство от разнообразных неврозов, порожденных тяготами и лишениями. Внуки, родственники и соседи собираются в полуподвале и завороженно слушают.
Каких только историй Апо им не рассказывает! О кочевниках, снежных барсах, изворотливых кроликах, людоедах, горных козлах, феях, медведях, жестоких китайцах, ленивых индийцах, волосатых пакистанцах, персидских царевнах, влюбленных глупцах… Но самое интересное — это, конечно, приключения храброго яка и мудрой овцы. Эти животные — их дети, но дом не настолько велик, чтобы вместить всех любимых. Так что сердцем люди там, в загонах.
Особенно занят он в метель, которая не стихает трое суток кряду. С утра до вечера, пока снаружи брезжит тусклый свет, к нему в дом продолжает стекаться народ, и этому не может помешать даже свирепый ветер, пробирающий до самых костей. Наступает момент, когда в подвале теснятся сразу шестьдесят пять человек. Они прихлебывают ячменный чай и стараются представить себе то, о чем говорит Апо, но в то же время с мучительной болью сознают, что эта буря обойдется им в десятки жизней.
Лишь когда ветер начинает слабеть и небо расчищается, Апо позволяет себе отправиться спать. У него уже скопилось шестьдесят два мешочка с орехами за шестьдесят две истории, заставившие его аудиторию смеяться, улыбаться и плакать от безнадежности и горечи утраты. Потом он спит, не замечая радужной игры света на ледяных горгульях, выросших под его крышей. Спит, не обращая внимания на череду причитаний, недоверия и молчания.
