Офицер Раза, командующий группой ученых, советует Ране вернуться домой. Не каждому удается перенести здешнюю зиму, а нынешняя явно намерена побить все рекорды. Последний буран уже забрал три жизни. А жизнь ученого, шутит офицер, в тысячу раз ценней жизни армейца. Потому что армейцев на Кширсагарском ледниковом комплексе сейчас больше тысячи, а ученый — только один.
— Возвращайся весной, — предлагает он. — Обещаю тебе — здесь по-прежнему будет холод, тектоническая нестабильность и военный ад.
Рана колеблется.
— Знаешь, в каком состоянии мы тебя нашли? — спрашивает Раза. — Ты плакал. “Почему ты плачешь?” — спросил я. “Это слезы счастья”, — ответил ты. Я хотел, чтобы ты оставался в сознании, пока мы везем тебя сюда, поэтому спросил: “И почему же ты так счастлив?” Но ты продолжал плакать. Ты чуть не заснул, и мне пришлось снова тебя растормошить. “Почему ты так счастлив, Рана? Давай, поделись счастьем с друзьями”. И тогда ты сказал то, прекраснее чего я в жизни не слышал. “Это любовь, — сказал ты. — Лица меняются. Иногда можно не узнать того, кто по-настоящему дорог, потому что лица сбивают с толку. Но любовь есть любовь. Пока ты ее чувствуешь, пока ты отдаешь ее и принимаешь, этого достаточно. Сила любви связывает тебя со всем и вся”.
По обветренным щекам Раны снова текут слезы. Это единственное, что он помнит из своей горячки. Блаженство. И слезы, которые ему сопутствовали.
Глупо снова лезть на рожон, после того как столько раз был на волосок от гибели, говорит ему по телефону сестра. Но Ране нужно еще время. Нужно больше геологических данных, чтобы собрать железные аргументы за демилитаризацию, спорит он с недовольными голосами у себя в голове. Он даже со своим наной толком не попрощался.
И как насчет таинственного гостя, от встречи с которым его кинуло в жар?
* * *
Для июньского утра туман непривычно густ. Муссоны принесли с собой череду наводнений и бурь. Деревне, спрятавшейся в тени Каракорума, достается только туман. Все стало призрачным — сбившиеся в кучки дома и кривые ограды, колышущиеся поля гречихи, деревья в садах… Инд тоже обратился в реку ревущего тумана.
Апо сидит в саду. Здесь, под сенью ореха, для него всегда наготове удобный стул. Трость он прислонил к стулу. Внешний мир похож на зародыш внутреннего. В восемьдесят восемь все дается с трудом: пригвоздить к месту мысль, сфокусировать взгляд, выговорить слово.
Вдруг его сердце сбивается с такта. Аритмия вступает в свои права. После бесчисленных встреч со смертью, после долгих десятилетий ее призывания — значит, так все и закончится? Смутным чувством прибытия? По его жилам разбегается древний восторженный трепет.
Давным-давно бабка Таши Йеше предупреждала его родителей, что их мальчишка непоседлив. Его душа попытается убежать из копчика на поиски пропавшего хвоста. С тех пор минуло восемь десятилетий. И теперь, когда роковой миг настал, по всему телу Апо пробегает странное ощущение, словно его душа испаряется из всех сморщенных пор и мертвых волосяных луковиц. Притупившиеся чувства, гаснущее сознание, цвета и воспоминания утекают в туман.
Она тоже поддалась ему без звука. Ее тяжелое дыхание и медленная походка, ее тихонько позвякивающие сережки и браслеты, фиолетовый цвет ее кафтана и нервные черты ее лица — все пропало в тумане.
Очнувшись, он видит ее в тот момент, когда она протягивает руку к его трости.
— Я встретила чимо, — говорит она, опираясь на палку. — Предложила ему абрикосов и миндаля.
— Ты не поверила мне? — Апо оскорблен. — Думала, я тебе сказки рассказываю?
Газала краснеет. Она боится, что ее радость выдаст больше, чем ей хотелось бы.
Его первый восторг быстро сменяется глубокой обидой, взлелеянной в тиши скал, фантомном шуме волн и сердечных трещинах.
— Ты даже не попрощалась, — говорит он. Год разлуки заметно размягчил его голос.
— Кто мы такие, чтобы сомневаться в Его мудрости? — спрашивает она.
Апо разочаровался в Боге во время войны, когда перерезал другу горло, чтобы он мог умереть с достоинством. Его командир тогда ушел вперед, не в силах смотреть на муки раненого.
— Я не верю в Его мудрость.
— Это от меня не зависело.
— Что — это?
— Расставание от нас не зависит. Но этот момент — да. Этот момент — доказательство сострадания Аллаха.
— А как насчет твоего собственного?
— О Саки, налей мне яду в бокал, — читая стихи по памяти, Газала улыбается, — и я проглочу его с радостью. В смерти больше почета, чем в сострадании и жалости любимой. Все, что нужно моим иссохшим устам, — это капля небесной любви.
Апо стал совсем хрупким. Дальше сада у дома он уже не ходит. Теперь очередь Газалы навещать его, и она не пропускает ни одного дня. Она дает ему лекарства и помогает делать все необходимое, поскольку Айра вышла замуж и переехала.
Внук Газалы присоединяется к ним во время послеобеденных трапез. Ему доводилось видеть, как более молодые и физически крепкие отступаются от своих желаний по гораздо менее существенным причинам, а иногда и вообще без всяких причин. Общество его бабушки и Апо — хорошее противоядие от досрочного уныния.
— Деревенские сняли весь урожай, — говорит внук ей как-то утром, когда она наливает ему чаю. — А владельцы тех полей, где еще что-то растет, не хотят пользоваться нашей машиной.
Она знала, что этот момент наступит. Разве можно было от него уберечься?
— Я оставлю тебе все сигареты, — добавляет он.
— Но это ничейная земля, — пугается она. — Как здесь жить? Сюда даже почтальон не ходит.
— Тебе что, очень нужны новости?
— А где я буду брать ром?
Внук смеется.
— Тебе вроде бы понравился местный чанг. Ты прикончила всю бутылку, которую Апо мне подарил.
Она хихикает.
— Но как же ты? — спрашивает она, понемногу осознавая все значение его слов. — Я ведь тебя чуть ли не с ладони кормлю. А если тебя утром не разбудить, ты проспишь до полудня.
— Я повзрослею.
— Что скажет твой отец? И другие мои сыновья и дочери?
— Скажут всем, что ты умерла. Пооплакивают тебя месяц-другой. А потом будут жить дальше. Но если ты сейчас уедешь со мной, будешь ли ты сама жить дальше?
Газала молчит. Зимы здесь суровые — хуже, чем в Кашмире, хуже, чем в любом другом уголке Ладакха. Не поздно ли в восемьдесят четыре года привыкать к таким крайностям? Но тут она вспоминает, что сказал Апо, когда она встретилась с ним в саду.
Он думал, что умирает. Сердце его давало перебои в предчувствии конца. А потом он увидел ее, и причина жить вернулась.
* * *
Газала не знает, что ее разбудило. Комнату наполняет искусственная тишина. Муж не храпит, и она тянется проверить пульс. Жив, альхамдулиллях
[64].
