— Нет. Тебя нет.
— Отчего же?
— Ты ангел, Ева. Нельзя убивать ангелов, даже если они приходят на землю в обличии женщины-христианки.
— Какая чушь! Я обычный человек!
— Ты спасла мне жизнь, несмотря на то, что моя смерть решила бы все твои проблемы раз и навсегда.
— Я спасала не тебя, а Зойру.
— Нет, ты её погубила, разве ты этого не понимаешь?
Я даже не стала вдумываться в это утверждение — мне было мерзко.
— Прости меня, — вдруг выдал очередной перл шурин.
Глава 40.
— Что? — переспросила я, не веря своим ушам.
— Мне нужно твоё прощение.
— О, не смеши меня, Рустам! Это твоя очередная коварная ложь? В отличие от предыдущих, она не умна!
— Нет, я говорю абсолютно серьёзно.
— Ты приехал сюда, чтобы погубить моего мужа, и это тебе удалось. С какой стати я должна тебя прощать?
— Я приехал сюда, чтобы отомстить брату за то, что он забрал у меня всю любовь и внимание отца, и избавить семью от очередной паразитки, отравляющей всё вокруг своим ядом. Но я узнал тебя, и теперь единственное, чего мне хочется — это твоё прощение.
Я содрогалась от его жестоких слов и ещё больше — от нелепых признаний. Таких неуместных, таких странных. Зачем? Зачем ему моё прощение? На что он надеется?
— Рустам, не лги мне, пожалуйста, снова — у меня нет никакого желания обсуждать эти глупости. Я несколько часов назад своими ушами слышала, как ты… — говорить было тяжело, в горле застрял комок и меня тошнило от той мерзости, с которой мне пришлось соприкоснуться, но я не собиралась отступать: — Как ты намерен тр*хать меня, пока мой законный и любимый муж скитается где-то изгнанником.
— Это было до.
— До чего?
— До моего прозрения. Я почти умер, Ева. Это ты не дала мне уйти. Я уже видел разверзающуюся передо мной пасть ада и пляшущих от нетерпения чертей…
— Я очень сожалею, что ты прожил жизнь не так, как велит твой Господь. Что обменял душу на ненависть и зависть, но здесь я ничем не могу тебе помочь.
— Ты можешь простить меня.
— Не могу. Мой муж в тюрьме, под угрозой казни. Мой бывший жених… Даже представлять не хочу, что ты с ним сделал… И это только те жертвы, о которых я знаю.
— Значит, не простишь? — обречённо переспросил Рустам. Его лицо было не просто бледным, а каким-то серым, губы — синими почти до черноты. Он действительно напоминал человека, который заглянул смерти в лицо.
Сердце моё дрогнуло, но я вспомнила Беату и не пожелала смягчиться, поэтому лишь покачала головой в ответ.
— Тогда нажми, пожалуйста, на эту кнопку, — он указал пальцем на какую-то красную кнопку на большой и сложной панели, находившейся рядом с его кроватью и соединённой с ним проводами.
— Зачем? — нахмурилась я. — Что это за кнопка и почему ты не нажмёшь её сам, ведь расстояние позволяет..?
— Это кнопка выключения кардиостимулятора. Я до сих пор жив только благодаря этому прибору. Нажмёшь — и всему конец. Всем твоим мучениям, а заодно и Халиба, и Питера, и его маленькой некрасивой жены. Я хочу, чтобы её нажала ты. Уверен, Господь не накажет тебя за это, а мне будет немножко легче умереть от твоей руки.
— Ты безумен, Рустам! Я спасала тебя в кабинете Зойры, чтобы сейчас нажать на кнопку? Ни за что!
— Тогда прости меня, если не хочешь убивать. Это простой выбор: если я не достоин прощения, убей меня.
Я закрыла лицо руками и тяжело вздохнула. Что за сумасшествие!
— Это просто бессмыслица! Что за детские игры? Я… я ведь могу просто уйти, не прощая тебя и не нажимая кнопку!
— Будь я прежним, сейчас предложил бы тебе выкуп за своё прощение. Письмо отца к Амиле. Но смертный порог — не место для торговли. Возьми его просто так, — он махнул рукой в сторону тумбочки, где я только теперь заметила папку с документами. — Там же всё имущество твоего мужа, что я украл у него, и прочие расписки… Пожалуйста, Ева, я в последний раз прошу тебя, облегчи моё бремя хоть немного..!
— Хорошо, — прошептала, внезапно потеряв голос. Я вдруг поняла, что всё это не обман и не позёрство — Рустам на самом деле готовится к смерти и хочет… покаяться. Он выбрал меня для последней исповеди, и я не вправе ему отказать, хоть и не имею полномочий отпускать грехи. — Но для этого тебе тоже нужно простить. Отца, Беату, их детей. Никто из них не хотел причинить тебе боль.
Рустам горько усмехнулся:
— Да, им было просто наплевать.
— Зачем тебе испытывать эмоции по поводу чужого равнодушия? Ты сам посадил себя в эту темницу, вместо того, чтобы забыть про тех, кому нет дела до тебя, и наслаждаться обществом тех, для кого ты важен. Твоя жена, дети, внуки… У тебя есть внуки?
— Разумеется! — бросил Рустам так, будто это ничего не значащая ерунда.
— Тебе очень повезло. Не у всех есть такая семья, как у тебя, и возможность обеспечить ей жизнь без нужды.
— Это всё понятно! — раздражённо отмахнулся Рустам. — Скажи, ты прощаешь меня?
— А ты прощаешь своих родственников?
— Ты предлагаешь мне перечеркнуть всё, чем я жил, последние пятьдесят лет? Это почти вемь мой земной срок!
Я вздохнула и опустилась на стул, потому что устала стоять, но продолжать этот разговор всё равно было тяжело.
— Как можно обвинять человека в том, что он родился? Полюбил?..
— …Возненавидел! — закончил за меня Рустам.
— Если ты не простишь, я тоже не смогу тебя простить.
— Хорошо. Иди. Ты свободна. И не забудь документы.
— Рустам…
— Мне нужно подумать. В одиночестве.
— Каждый человек рождён хорошим и каждого Господь любит. Всё, что тебе нужно — стряхнуть с себя шелуху бессмысленной, уничтожающей тебя ненависти.
— Но ты, Ева! Ты не сделала, как она! Ты стала частью семьи, а не вырвала из неё главный кусок и забрала себе…
— Ты уверен, что Беате позволили бы так сделать?
— Было бы желание!
— Знаешь, мне иногда кажется, что настоящий центр и сердце этой семьи — вовсе не мой муж, а Зойра. Это она строит и оберегает эту семью, это она готова защищать её ценой своей жизни и свободы, это она приняла меня и позволила стать частью. А мы с Халибом просто полюбили друг друга — вот и все наши "заслуги". Я скажу тебе больше: я прочла дневник Беаты — и ты понимаешь, что ей не было смысла лгать дневнику, который никто никогда не прочтёт, потому что он на польском. Так вот, твоя мать не позволила ей стать частью вашей семьи — она сама прогнала новую жену и сама пострадала из-за своей жадности. Не позволяй этому чувству окончательно поглотить твою душу.
