Цифровая камера:
Я вижу, что в кресле сидит длинноволосый парень, красивый, но так, что ему двинуть хочется.
Ультрафиолетовая камера:
Похоже, что человек в кресле на героине сидит.
Датчик глубины:
То ли мужчина, то ли плоскогрудая девушка – ничего странного, если там и должен человек сидеть.
Тепловизор:
На вид высокий худой мужчина, смотрю на область таза, О БОЖЕ, У НЕГО ЭРЕКЦИЯ.
И так далее. В сумме на четыре сектора пришлось почти триста сообщений, довольно похожих, не считая комментариев людей, которые очень старались приметить странности на заднем плане («Кажется, этот диплом о докторской степени выдали в фальшивом университете»). Маркони, Эми и я по очереди читали сообщения вслух и соглашались, что перед нами один и тот же текст.
Мы решили, что эта часть проверки подошла к концу. Я просунул голову в дверной проем и сказал:
– Все чисто, но аппарат выявил у тебя герпес. А еще Маркони хочет, чтобы ты потом сдал тест на наркотики.
Следующей пошла Эми, и, как ни странно, за нее я так не переживал. Честно, плевать, что они там наговорят – это все неправда. Они с таким же успехом могут сказать мне, что Вселенной не существует. Эми – моя константа, только она и держит меня на плаву. Если ее не существует, то и жизни моей нет, и меня тоже нет, и все бессмысленно. Если она монстр, я заберу ее домой, обниму, и мы будем монстрить вместе.
Мы заперли ее в кабинете, и ее место на узком диване занял Джон. Он посмотрел на бегущие по экрану сообщения и сказал:
– Маркони, ваши фанаты – шайка членоголовых.
И это внушало тревогу не меньше, чем их откровения:
Цифровая камера:
Рыжеволосая девушка в очках, глаза красивые, а тело так себе. У нее что, руки нет?
Ультрафиолетовая камера:
Похоже на девушку с плохой осанкой. А рука у нее одна, что ли?
Тепловизор:
Термограмма в форме миниатюрной девушки, ничего странного, но одной руки почему-то не видно, она ее в ледяную воду окунула или что?
Датчик глубины:
Вижу девушку, сидит со скрещенными ногами, может, она даже ничего, но надо сначала в цвете посмотреть.
И, разумеется, несколько в духе:
Погодите, это правда она?
Я выдохнул.
Пришла моя очередь садиться в кресло.
Четыре камеры уставились на меня электронными глазами. Маркони спросил, не нужно ли мне что, я ответил отказом – и, если честно, никогда в жизни я не врал так отчаянно. Он подвинул одну из камер – как он сказал, зрители хотели лучше видеть, что происходит на заднем плане, – и они с Джоном вышли из комнаты.
Эми, однако, осталась.
Она села перед столом и посмотрела мне в глаза.
– Некоторые фанаты Маркони просят твой номер телефона, – сказал я.
– Я выгляжу так, будто спала в ночлежке. Хорошо еще, что они меня не почуяли.
– Честно говоря, хотя эта затея придумана с большим умом, и я понимаю, чего Маркони хотел добиться, не знаю, с чего бы ей…
– ВОТ БЛЯ!
Кричали из соседней комнаты. Джон, не Маркони.
Эми вскочила на ноги, но к двери не побежала.
– Что? – спросил я.
– Минутку, пожалуйста, – откликнулся из комнаты отдыха Маркони.
– Я же не чудовищная личинка, – сказал я.
Джон, который, судя по голосу, подпирал дверь с той стороны, сказал:
– Он изменил настройки, и тут, э-э…
– Что вы там нашли?
– Прошу вас, сохраняйте спокойствие, – сказал Маркони.
– Что вы там нашли?
– В комнате один из них, – ответил Джон.
Я вскочил на ноги, опрокинув стул.
– Что? Где? Вы его видите?
Я уставился на Эми.
Не может быть.
– Пишут, что это тот снеговик.
– Кто? – спросил я.
Я обернулся, посмотрел на покрытое грязью уродливое бетонное чудовище с надписью МИСТЕР ФРОСТИ на груди и…
Где я его раньше видел?
…в память брызнули осколки треснувших воспоминаний, целая дюжина противоречивых историй создания этого тупого бетонного снеговика, укутанного в шаль из птичьего дерьма, – и ни в одном из этих воспоминаний не было ни малейшего смысла.
Бесформенный, размытый рот твари зашевелился, и изнутри послышались крики. Тонкие голоса, дикая паника – целый хор детей, жалобно зовущих маму, умоляющих пощадить, стонущих от боли.
Пасть становилась все шире, а звуки – все громче: они заполняли комнату, отдавались в черепе. И тут снеговик взвился вихрем напуганных разъяренных трахаканов. Эми закричала. Щелкнул дверной замок, и дверь открылась: внутрь, пойдя вразрез с целью всей этой затеи, вошел Джон.
Я отмахивался от тварей в отчаянных попытках найти саму личинку. Они все время зависали передо мной, прикидываясь предметами и людьми.
Рой образовал лицо – мое лицо, каким носил его Нимф. Я ударил по трахаканам, схватил одного – в форме моих собственных смеющихся губ – и раздавил его в руке. Им меня не одурачить. Не в этот раз.
Они разлетелись, потом вновь собрались вместе. На этот раз в образе моей матери, лицо которой я едва помнил. Я двинул по нему кулаком. Жужжащие насекомые визжали, плакали и смеялись голосами из моего прошлого, небрежно копаясь в моем мозгу в поисках чего-то еще, чего угодно. Я слышал Джима, Арни, ТиДжея, Хоуп, Дженнифер, Крисси, Тодда и Роберта. Слышал, как лает Молли. Слышал, как они подражают голосу Эми, плакали и умоляли им, говорили так, словно я ее избивал.
Я услышал, как Джон – думаю, что настоящий, – говорит: «За тобо…» – и в эту же секунду мне в спину врезалась личинка. Она сбила меня с ног, и трахаканы снова разлетелись в стороны.
Я перевернулся как раз в тот момент, когда личинка раскрыла рот со жвалами – горло внутри сжималось и разжималось, издавая звуки, похожие на звуки во время пьяного поцелуя на заднем сиденье такси. Я попытался отбиться, но она прижалась ртом к моей щеке, закрыв ухо. Жвалы сомкнулись, и…
Боль вспыхнула огнем.
И утихла.
Ее сменило неуловимое тепло, и я сейчас не о мерзком тепле, которое чувствуешь, когда сжимаешь в руке мешок с собачьим дерьмом. Это было тепло объятий, тепло постели, которую делишь с кем-то зимой.
А затем произошло самое странное.
Центр вселенной просто… сместился.
В тот момент я перестал быть главным героем своей истории. Важнее была прицепившаяся ко мне тварь. Она не испытывала ненависти ни ко мне и ни к кому другому. Ей было голодно, холодно и страшно. Я дарил ей пищу, тепло и безопасность. Она не только не желала мне зла, но отчаянно нуждалась в том, чтобы я оставался целым и невредимым и кормил ее. Больше всего на свете она хотела, чтобы мы оба выжили во Вселенной, которая с той же готовностью будет смотреть, как мы умираем, одинокие и всеми забытые. В это мгновение тварь перестала бояться, потому что рядом был я – камень, за который она могла уцепиться. Думаю, в тот раз я, впервые за всю свою жизнь, по-настоящему собой гордился.
