Я погладила малышку кончиком пальца.
Моя Чикко будет болтаться в качестве символа моей любви при каждом шаге?
Отчего-то представленная картина меня не воодушевляла. Может, пусть синьор да Риальто носит мой подарок на груди? Драгоценная брошь, меняющая цвет в соответствии с нарядом, будет смотреться гораздо лучше, чем склянка на поясе.
Воодушевление я изображала прекрасно. Карла, рассмотрев ту часть моего лица, что не скрывала полумаска, саркастично фыркнула:
– В твоей последовательности не оговорено время, что должно пройти между первым и вторым действием. Поделюсь своим предположением. Дражайший Чезаре отдал тебе саламандру, чтоб наш сиятельный сосед князь Мадичи не приближался к догарессе ближе чем на десять шагов.
– Какая любопытная мысль. И когда именно она тебя посетила?
– Примерно, – Таккола сделала вид, что вспоминает, – когда я предложила дожу вернуть тебе Чикко, чтоб его сиятельство прекратил наматывать круги вокруг чужой супруги.
И Карла расхохоталась.
– Ревность? – встрепенулась Маура.
– Или нежелание делиться собственностью.
Последняя фраза показалась мне очень похожей на правду. А еще Чезаре этим жестом продемонстрировал мне как бы чистоту своих намерений. Хороший политический ход. Не будь я столь циничной злодейкой, сердце мое сейчас наполняла бы благодарность к супругу. Но я – это я.
Дверь «Нобиле-колледже-рагацце» оказалась заперта, и один из гвардейцев довольно долго колотил в нее, прежде чем на пороге появился старичок-охранник.
– Синьора Муэрто, донна догаресса со своими фрейлинами желает посетить занятия.
Новости в Аквадорате распространяются быстро, о личности новой супруги дожа здесь знали, но о том, что последняя вернется за парту, кажется, нет.
– Послание его серенити для сестры Аннунциаты. – Карла достала из-под плаща парчовый тубус и энергично им встряхнула.
– Донна Филомена, – Маура потянула меня из гондолы, – ручку, ножку… Синьоры гвардейцы вернутся за нами после занятий. Оставьте нашу воду здесь, у порога, школьные слуги ее заберут.
Преодолевая неожиданную робость, я вошла в дверь альма-матер. Прихожая и коридоры были пустынны. Охранник, не разгибаясь, бормотал поздравления.
– Директриса у себя?
– Да, ваша безмятежность, вывих вправили госпитальные лекари, и сестра Аннунциата отдыхает в своих апартаментах. Сейчас проходят занятия маэстро Калявани.
Отобрав тубус у Карлы, я кивнула:
– Идите на урок, рагацце.
– Справишься сама? – прошептала синьорина Маламоко.
– Чезаре написал дружелюбное письмо?
– Он подписал мое… вполне дружелюбное.
Поднимаясь по лестнице, я отвинтила крышку и пробежала глазами строчки. Почерк у синьорины Маламоко был преотменный, впрочем, как и стиль. Лесть поэтическим и литературным талантам директрисы перемежалась просьбами о снисхождении к детскому безрассудству и силе любви, толкнувшей Филомену – в девичестве Саламандер-Арденте – к блистательному аристократу Муэрто. Упоминался также божий промысел. Под каллиграфией Карлы стояла размашистая подпись в брызгах чернильных клякс.
Прекрасно. Постучав в двери апартаментов и дождавшись ответа, я вошла в скромную спальню сестры Аннунциаты.
– Донна догаресса… – Монашка сидела в постели, окруженная подушками, подушечками, валиками и подпорками, на коленях ее была раскрытая книга, на остреньком носике – очки в металлической оправе. – Не могу вам поклониться…
Сорвав маску, я всхлипнула, метнулась к кровати и рухнула на колени:
– Вы пострадали из-за меня.
– Из-за собственной неосторожности, – холодно ответила сестра Аннунциата. – Чему обязана счастием вашего визита?
– Матушка, – слезы лились рекой, и говорила я в нос, – простите меня, о, простите!
– За что?
– За побег и за то, что попалась.
– За что больше?
– В равной степени.
– Твое раскаяние искренне?
– О да! – Тубус с письмом я почтительно протянула двумя руками.
Сестра Аннунциата погрузилась в чтение, я – в страдания, старясь всхлипывать потише.
– Ну что же, Филомена, – директриса наконец улыбнулась, – с прискорбием вынуждена отметить, что в чистописании синьорина Маламоко даст тебе сто очков вперед. Это правда?
– Про венчание?
– Про страстную неудержимую любовь.
– Конечно, нет.
И я рассказала сестре Аннунциате всю историю от начала до конца. Удивительно, но уточняющие вопросы монашки касались вовсе не моего замужества.
– Лукрецио Мадичи? Старый греховодник восстал ото сна?
– Вы с ним знакомы?
– К несчастью, да. И как он? Хорош и молод, как и полвека назад?
Впалые щеки монашки тронул девичий румянец.
– Не уверена, что именно настолько, – осторожно ответила я. – Но выглядит его сиятельство лет на двадцать пять или тридцать, пожалуй, только выражение его глаз может выдать настоящий возраст.
– Синеволосая кукла осталась в палаццо?
– Маура с Карлой обыскали дворец и никаких следов гомункулов не обнаружили.
– Любопытно, что с ними стало.
Я представила себе кукольное воинство, скрывающееся в переулках Аквадораты, и их фарфоровую предводительницу.
– Когда Лукрецио устроит вашу встречу, – велела директриса, – расспроси его о судьбе этих несчастных созданий.
– Вы хотели сказать не «когда», а «если»?
– Поверь, девочка, я сказала ровно то, что хотела. Теперь поговорим о твоем головоноге. Что с ней?
– Наверное, зарылась в мягкое дно у острова Николло. Будущность ее незавидна, потомство нужно кормить. Да и смогут ли они выжить в слишком теплых для них водах лагуны?
– И что же, ты позволишь этому несчастному созданию принять смерть?
– А что я могу сделать?
– Если ничего, тогда не стоило ее спасать. Но ты это сделала, значит, несешь ответственность за дальнейшее. Как бы ты действовала, получи огромную власть в Аквадорате?
– Дождалась бы родов, – начала перечислять я, – отыскала достаточно корма для малышей и снарядила бы корабль в холодное море, чтоб он указывал головоногам путь.
– Так сделай это!
– Как?
– Ты догаресса.
– Фальшивая супруга без власти и возможностей.
– И кто об этом знает?
– Я и вы, мои фрейлины, мой супруг и его помощник. Ах, еще сиятельный князь Мадичи, чей чуткий нос не обмануть куриной кровью.
