– Мне позволено поинтересоваться о личности просителей?
– Разрешаю!
– И кто?
– О маркизете Бьянке хлопотал папаша, а милую Паолу сватает ко мне в постель моя дражайшая супруга. Каково? – спросил он с гордостью. – Щедрость Филомены безгранична.
Помощник пробормотал что-то о заразном сумасшествии, но так тихо, что этим можно было и пренебречь. Мы с дожем так и поступили. Он не знаю почему, а я просто не могла говорить.
– Ты видел, Артуро? Проказница Паола до сих пор носит мое кольцо.
Помощник ответил, что не заметить такой огромный бриллиант может разве что незрячий и что если его серенити желает, то он, скромный слуга, припомнит точную сумму, которую лично отвалил тосканскому ювелиру по просьбе капитана Муэрто. И он, разумеется, ни на что не намекает, но деньги ему до сих пор не вернули.
Дож обозвал синьра Копальди крохобором и сладко вопросил:
– А картинную скромность платья ты отметил?
– Синьорина Раффаэле обожала маскарады.
– Представляешь, как трудно ей с ее независимым и гордым нравом в этой школе?
Помощник признался, что его фантазии на это не хватит.
Разговор мне надоел до зубовного скрежета, поэтому, собрав все силы, я прохрипела:
– Воды…
Оставшееся время пути прошло приятно. Вокруг меня хлопотали, меня жалели, поили из кувшина, обтирали лицо влажной тканью и обещали, что скоро лекарь займется моими ранами. Тишайший Муэтро с трогательной нежностью в голосе командовал гребцами.
– Это просто ушиб, ваша серенити, – вынес вердикт толстячок в белой хламиде, уже знакомый мне профессоре. – Кожа немного рассечена, но, чтоб наложить швы, мне потребуется обрить донну догарессу.
– Другого способа нет? – испугалась я.
Лекарь пожевал губами.
– Дайте подумать. Останется шрам, но под волосами он не будет заметен. Пожалуй, я скреплю края раны рыбьим клеем. Он со временем сам собою растворится.
– И волосы останутся при мне?
– Разумеется, донна Филомена, ваши прекрасные волосы…
– Действуйте, – скомандовал Чезаре. – Дражайшая супруга, я вынужден тебя покинуть.
– В добрый путь, – улыбка заменила кивок, потому что шевелить головой я опасалась.
– Дела политические…
– Удачи.
– …требуют моего участия.
– Всех благ.
Дож запнулся и изогнул бровь:
– Обещай не страдать от моего отсутствия.
– Приложу усилия.
Да убирайся уже, стронцо! Я боюсь боли. Как только лекарь коснется моей головы, я начну орать и плакать. Не хочу, чтоб ты это слышал.
– С тобой останется Артуро.
– Пусть синьор Копальди тоже уйдет.
– Твои фрейлины еще не добрались до дворца.
– Прочь.
Муэрто развернулся у двери и вернулся к моей постели:
– Профессоре, приступайте. Я буду вам ассистировать. Артуро, ступай отсюда.
Мы остались втроем. Лекарь наклонился надо мною, солнечный зайчик от его ланцета попал мне в глаз, я закричала и сжала руку Чезаре.
– Убери Чикко, она готовится извергнуть пламя.
Тишайший запустил свободную руку мне в шевелюру, извлек пыхтящую мадженте и выпустил себе на ворот. Та переменой места не опечалилась, пыхнула струйкой огня в потолок и свернулась калачиком, принимая цвет серебряных позументов камзола.
И стало очень больно.
– Держите ее, тишайший, – бормотал профессоре. – Ноги и руки. Может, лучше связать?
– Не волнуйтесь.
Чезаре прилег рядом со мной, обхватил за плечи, развернул набок, прижав к себе. Твердая ладонь легла мне на затылок:
– Ну все, милая, не дергайся. Отважная малышка, потерпи.
– Стронцо! Путтана! Кракен всех раздери! – стонала я. – Стронцо Эдуардо, бешеная макака. Чертов камень, уродский утес, проклятая боль.
– Ну, ну, – Муэрто легонько поцеловал мой искривленный рот, будто на пробу. – Соленая…
Я давно заметила, что поцелуи тишайшего действуют на меня немного странно. Тело обмякло, все ощущения сосредоточились на губах. Чезаре пил вино совсем недавно. Терпкий вкус, горячий. Этот жар пробежал волной по жилам, превращая кровь мою в вино. Прижимаясь к Чезаре, я уже не отвечала на поцелуй, а сама атаковала, и он сдавался под моим напором.
– Я закончил, ваша серенити, – почтительно пробормотал профессоре. – Четверть часа клей будет застывать, это время постарайтесь не шевелить головой донны догарессы.
Мы лекаря как бы услышали, но никак этого не показали. И тот на цыпочках вышел из спальни, прикрыв за собою дверь.
– Тесоро, – шепнул Чезаре, – сокровище.
Мне стало неприятно. Каждую свою пассию его серенити одаряет каким-либо прозвищем. Интересно, как часто он использует «тесоро»? Какая я из его «сокровищ»? Десятая, сотая?
Супруг, заметив мое охлаждение, отодвинулся.
– Тебе больно, Филомена?
– Да, – соврала я, – и клонит ко сну. Спасибо за… за то, что отвлек меня от мыслей о боли. И за спасение. И за то, что вытащил из воды синьора да Риальто, хотя тебе этого, наверное, не хотелось.
– Какой я молодец, – грустно улыбнулся Муэрто. – Обширный список благодарностей. Ты закончила оглашение? Потому что меня и правда ждут дела.
– Еще чуть-чуть. Спасибо за то, что прикрыл поступок Карлы, мне не хотелось бы, чтоб она пострадала.
– То есть все мои разговоры с Артуро ты слышала?
Не отвечая на прямой вопрос, я продолжала:
– И миллион благодарностей за должность губернатора, которую ты подарил бедняжке Эдуардо. После развода я удалюсь с ним на острова Треугольника и не продолжу досаждать тебе своим присутствием в Аквадорате.
– Какой я молодец! – повторил дож уже с другой интонацией, бодрой и веселой. – Тогда, дражайшая будущая губернаторша, отдыхай, набирайся сил.
Он встал с кровати, поправил мою подушку, поискал глазами Чикко, оказавшуюся почему-то на столбике балдахина, и пересадил саламандру на постель.
Все это он проделал молча и так же безмолвно удалился.
Дверь громко хлопнула.
Ну и ладно, и пожалуйста. Пусть не думает, что поцелуи с ним хоть что-то для меня значат! Соблазнитель, сластолюбец, интриган. Как будто мне хоть на мгновение забылось, что цель нашего брака политическая, что, не скачи я полуголая по отмели на виду всей Аквадораты, этот стронцо не одарил бы меня даже взглядом. Кстати, о подарках. Мое венчальное кольцо гораздо скромнее огромного бриллианта Паолы. Нет, я бы, разумеется, не хотела таскать такую тяжесть на пальце, но разница впечатляет. Чезаре навязал мне синьорину Раффаэле в качестве фрейлины.
