Нет, я, конечно, понимаю: где правление и где журнал! Они даже сидят на тридцатом этаже, а мы всего лишь на седьмом. Но чёрт побери! Чёгт побеги!
В общем, сколько он там сказал протяжённость этой прогулочной набережной? Шестьсот метров? Значит, мы прошли тысячу двести, потому что сделали круг и вернулись к горшкам с цветущей гортензией у ресторана.
Из него на площадь уже вывезли два больших гриля барбекю, и проворные официанты в чёрных фартуках и стильных полосатых рубашках разжигали угли.
Прямо от них открывался потрясающий вид на холл центрального здания яхт-клуба. Его монументальные двери сейчас были обрамлены колышущимися на ветру нежными белыми шторами и распахнуты, объединяя пространства и создавая видимость, что это вовсе не холл, а закрытый дворик с античными картинами на грубо отёсанных стенах, водопадом, с высоты в несколько метров низвергающим на камни потоки воды. И вазами с цветами.
Большинство гостей уже переместились туда, где, собственно и намечалось поглощение мяса и морепродуктов, поджаренных на тех грилях, и основное действо, по поводу которого мы все здесь и собрались. И где уже стоял мой отец.
Я последовала их примеру, но замерла, едва вошла, прямо у двери.
У потрясающих композиций из цветов.
Цветы фиолетовых орхидей, плавающие в зелёной ряске на плоских чашах под зонтиками фенхеля, сразили меня в самое сердце. Но не своей красотой, хотя они и были, как всегда, божественно прекрасны, а тем, что…
Как ты посмел! — рванулось из моей груди болью. — Как ты! Посмел!
Заказать флориста из замка Шенонсо. Любимых маминых: замка и флориста!
То, что было ей так дорого. То, что должно было остаться только вашим! Заказать для своей, сука, мартышки?!
Я обернулась в поисках этого без пяти минут помолвленного престарелого ловеласа, чтобы сказать ему в лицо, что он не имел права так поступать с мамой. Пусть она первая ему изменила и во всём, что он сейчас творил: эти ручные обезьянки, озабоченность наследником и прочие безобразия, сквозило не столько безумство свободного от любых оков человека, сколько боль разбитого сердца.
Но это было святое — флорист Шенонсо и ряска…
Глава 31
Я практически оттолкнула с дороги Латышева, пробивая себе путь к отцу.
И даже крикнула:
— Александр Юрье… — как я всегда называла его в минуты гнева.
Вот только он стоял не один.
— Детка, — махнул он мне рукой, в шуме голосов и звуках музыки, видимо, не услышав моё обращение. — Хочу тебе представить, — радушно улыбнулся он. — Помнишь я тебе говорил… — с его лица сползла довольная улыбка, когда он внимательнее разглядел моё лицо.
— Что говорил? — выдохнула я, как конь всадника Апокалипсиса, раздувая ноздри. Чумы, Войны, Голода или Смерти — на его усмотрение.
— Что… э-э-э… жду одного… очень перспективного специалиста, — снова натянул он на лицо улыбку, — способного вывести нашу компанию на новый уровень.
И он только «Та-да-а-ам!» не воскликнул, когда показал руками на стоящего рядом…
— Савелий Демидов, — сиял мой папаша, словно мысленно уже был там, на новых уровнях перспектив.
Господин Жираф успел даже хмыкнуть. Уж не знаю за кого он меня принял, когда на лице его появилось эта гадкая ухмылка. Может, за одну из отцовских наложниц, потому что в следующий момент отец сказал:
— Моя дочь Эвита.
И у Савочки не просто вытянулось, потекло лицо как у несчастных сырных часов с картин Сальвадора Дали.
— Дочь? — нервно сглотнул он.
— Ну точно не сын, — пришла моя очередь усмехаться. — Пап, мы знакомы. Это его кабриолет я вчера поцарапала. И вот это, — показала я на одинокий эргономичный костыль, что упирался в подмышку Демидова, — тоже моих рук дело.
Отец замер, хлопая глазами. Мой отец всегда соображал быстрее, чем любой другой известный мне человек, но я первый раз видела, как он растерялся. У него было такое выражение лица, словно открыл крышку унитаза, а там крокодил. И понимаешь, что быть такого не может, но и глазам своим не верить никак.
— Ну что ж, молодой человек, поздравляю! — качнул он головой, приходя в себя. — Если дошло до рукоприкладства, вы определённо ей не безразличны, а за это… — он широко улыбнулся, сочтя свою шутку остроумной, оглянулся и щёлкнул пальцами, подзывая официанта. — За это надо выпить.
Официант нарисовался в мгновение ока. И я даже машинально взяла бокал.
Но тут мой взгляд упал на злополучную ряску. Я вспомнила зачем пришла.
И… выплеснула отцу в лицо содержимое бокала.
Глава 32
Он мотнул головой, сбрасывая капли.
— Подозреваю, я заслужил?
— Только не говори, что не понял, чем, — сунула я в руки Латышева, про которого совсем забыла, пустой бокал. — Я всегда была на твоей стороне, пап. Всегда тебя поддерживала. Защищала. Но это… — покачала я головой и всплеснула руками. — Извини, я в этом представлении больше не участвую.
— Эвита! — крикнул он мне вслед, когда я круто развернулась и пошла прочь. — Детка, это не то, о чём ты…
Наверное, он бы даже побежал за мной. Но та самая мартышка, которой он собирался сделать предложение, как раз вошла в холл, едва не столкнувшись со мной в дверях.
Сначала раздался её голосок, повизгивающий на высоких нотах от восторга, а потом — я оглянулась на ходу, сворачивая на подъездную аллею, — она принялась кудахтать вокруг отца, вытирая шампанское:
— Пупсик… — пищала она сочувственно, заботливо.
Пупсик! Передёрнуло меня.
И чем громче она старалась, тем быстрее я шла прочь, расталкивая гостей.
Я даже почти вырвалась на свободу, дошагав до фонтана на площади, когда меня всё же окликнули.
— Эвита! Да подожди ты!
Етишкин дрын! И как только он меня догнал. На своём костыле-то.
— Господин финансовый аналитик, — резко развернувшись, отвесила я реверанс. — Чем могу?..
— Прости, я совершенно не понял, что сейчас произошло, — тяжело дыша, он пытался выровнять дыхание. — Между тобой и отцом… Да меня это и не касается… Я хотел извиниться… за себя.
— В смысле битый не битого везёт? — усмехнулась я, глядя как он опирается на свой костыль. — За что извиниться?
— Я вёл себя вчера как мудак.
— Ну, ты имел право злиться, — пожала я плечами.
— Я злился не потому, что ты меня столкнула. Не потому, что опасно водишь. И рискуешь там, где не стоит рисковать. И даже не из-за машины. А потому, что я…
Он не успел договорить.
