— Это ведь все мой просыпающийся дар, верно? — в очередной раз спросила она, не отводя от него взгляда, со смелой решимостью настаивая: — Не стоит жалеть меня, прошу вас! Я должна знать правду!
Она с размаху опустила кулаки ему на грудь, пытаясь выбить из него болезненную правду, но это не принесло ему ни капли боли. Вся боль, на которую было способно сердце огненного мага, сейчас жила в глазах напротив, и он как можно мягче произнес:
— Вы ни в чем не виноваты, Ольга. Боюсь, во всем случившемся виноват только я. — Николай никогда бы не подумал, что способен так открыто признать свою ошибку. Но даже это признание не давало уверенности, что жена простит его. — Это из-за меня выжил некромант, напавший на ваших близких… и из-за меня заговор не был раскрыт вовремя.
— Бросьте, Николай! Вам и самому известно, что во мне течет кровь Воробьевых! Наверняка отец недаром прятал меня в Хвойном! Он ведь не глупец…
— Такой силы, что сокрушила ваш родовой дом, не найдется ни у кого в Старороссии! Боюсь, даже некромант сотворил это не в одиночку…
— Не хочу больше слышать, как вы успокаиваете меня! — Девушка яростно попыталась вырваться из его объятий. Бешено колотя кулаками в его грудь, она едва ли отдавала отчет своим поступкам. — Скажите мне, Николай, зачем я вам?! Без меня… без меня вы были бы гораздо сильнее, не отвлекаясь на спасение последнего отпрыска двух высоких родов…
Господин Левшин на миг замер. Отшатнулся от прямого вопроса, будто пытаясь сохранить последний шанс на отступление. Запнулся, глядя в бездонные аквамариновые озера, — не потому, что не знал ответа, просто… пока слова не прозвучали, еще можно было что-то изменить.
Но Ольга смотрела на него так пронзительно, что ему не оставалось ничего иного, как искренне прошептать:
— Потому что рядом с вами я жив. Впервые за долгое время.
Девушка удивленно распахнула глаза, словно пытаясь разглядеть, не шутит ли он. Но в бездонно-аспидной бездне напротив не существовало ни капли лжи, и даже огненные искры притаились, выжидающе замерев в глубине широких зрачков.
Несколько гулких ударов сердца — и огненный маг решился. Чувственно коснулся рукой белоснежного плеча, ночная рубашка с которого сползла еще там, у дома, и, жадно проведя пальцами по прохладной после ночного ветра коже, прошептал:
— Правда в том, что вы… нужны мне.
Ольга медлила с ответом всего секунду, но и эта секунда показалась Николаю целой вечностью. А потом эта юная девушка, только что испытавшая наивысшую горечь утраты, приподнялась на носочках, крепко цепляясь все еще ледяными пальчиками за его разгоряченную кожу, и осторожно, будто боясь, что он оттолкнет ее, коснулась губами губ.
Поцелуй опалил Николая. Растоптал его черствую душу той неповторимой искренностью и нежной чувственностью, какая бывает лишь в поистине чистых душах. А вот сладостное предвкушение, рождаемое несмелыми, по-детски неопытными движениями супруги, враз перевернуло его представление о близости, заставив осознать: то, что было до нее, оказалось ненастоящим, не всерьез — всего лишь простыми попытками плоти утолить вполне объяснимый голод. Но лишь с нею даже мимолетное касание, даже легкий поцелуй искрились чувством всеобъемлющей наполненности, как будто можно было жить лишь ими, и больше ничем другим…
Уже не подвластная ему, жадная ладонь огненного мага сама собой двинулась к шее маркизы — и следом чуть ниже, пока не остановилась на упругом холмике груди, под которым бешено колотилось ее сердечко.
— Останови меня, — попросил он. — Пожалуйста. Потому что… если этого не сделаешь ты, я сам не смогу.
Он был готов ко всему. К ее слезам и отказу принадлежать ему этой ночью. К упрекам, перепалке, просьбам прекратить, но… когда она внезапно поделилась с ним таким сладостным и вожделенным поцелуем, он с глухим стоном впился в ее податливые губы.
Сомнений не было.
Был легкий страх неизбежности чего-то большого — гораздо большего, чем я сама. А еще… ожидание чего-то нового: столь мощного и неизведанного, что способно затянуть в бездонный омут. Вывернуть наизнанку, переделать наново — и уже никогда не выпустить из объятий мужа.
Я жалобно всхлипнула, ощутив, как губы маркиза яростно сминают последние преграды, и, коснувшись обнаженной кожей спины холодных простыней, широко распахнула глаза.
Мой муж глядел на меня черными озерами бескрайнего огня — яростного, пылкого, готового испепелить меня, крошечную песчинку его мира, в одно мгновение. Так могла ли я остановить его?
Огненную стихию невозможно сдержать. Невозможно пленить другой подвластной силой. И невозможно изменить.
Она дика и необузданна. Она способна смести на своем пути любые преграды, оплавив их в мгновение ока. Так могла ли я противиться ей?
Приподнявшись, снова коснулась губ маркиза, позволив ему сделать мне больно всего на миг, — и внезапно ощутила, как его сила, не послушная мне, сворачивается вокруг нас плотным коконом.
Огонь пылал. На разгоряченной влажной коже и белоснежных простынях. Охватывал наши сомкнутые ладони, слизывая крошечные капли влаги жадными языками пламени. И оставлял после себя легкий запах, так хорошо знакомый мне.
Огонь играл со мной. Поднимал высоко в небо, заставляя теснее прижиматься к мужу, а потом в один миг резко обрушивал на землю, чтобы тут же снова поднять…
Кажется, я звала Николая по имени. Снова дарила ему нежность, раз за разом ощущая себя частью его самого. И забирала ответную страсть с толикой ненасытной жажды, принадлежа этой ночью лишь одному человеку во всем мире.
А поутру, развернувшись в объятиях мужа, встретилась с его полными страсти глазами, расслышав:
— Ты веришь мне?
Не думая ни минуты, не позволяя даже капле сомнения отразиться во взгляде, кивнула, тут же услышав:
— Тогда мне понадобится твоя кровь.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,
в которой маркиз Левшин будит высокородное дерево вместе с древним камнем, а цесаревич впервые признается во лжи
Обстоятельства управляют поступками.
Жизнь в свете, дома и при дворе. Петергоф, 1890 г.
Снопы первых лучей рассветного солнца рассыпались по серому камню королевской усыпальницы, когда маркиз Левшин впервые нарушил закон. А ведь он как никто иной знал: в последнее пристанище древних правителей разрешено входить лишь их потомкам, потому как иначе — смерть.
Но ворох внезапных догадок, озаривших его вчерашней ночью, гнал к изношенным временем стенам, чтобы подтвердить уже почти очевидное: цесаревич солгал ему. И сделал это абсолютно намеренно.
Назойливая золотая звезда, привычно приколотая к бортику сюртука, вибрировала со вчерашнего вечера — наследник императора явно хотел его видеть, но Николай точно знал: если послушает вызова, никогда не решится пойти против августейшей воли.
