Внизу полученных документов стояла витиеватая подпись моего уже бывшего супруга, вернувшая острые воспоминания о вечере в порту. Я как будто снова ощутила хлесткие удары ночного ветра на своей коже и не менее болезненные слова маркиза: «Мы слишком мало знаем друг о друге, не находите?»
А ведь тогда я действительно попалась в ловушку по глупости, ведь почерк мужа был мне совсем незнаком. Хотя… я вообще мало что знала о нем, впрочем, как и сейчас. Но почерк… с этого дня ничто бы не позволило мне ошибиться. И вот теперь, сверяясь с воспоминаниями, я точно видела: та записка принадлежала не его руке. Слишком небрежная и простая, без характерных завитков, украшающих большие буквы…
Болезненные воспоминания лишили остатков сил, и я запретила себе снова думать о маркизе. Бережно спрятала обе папки в дорожную сумку, после чего выпила уже остывший чай и раскрыла занавески.
За толстым окном поспешно мелькали высокие деревья, лишь изредка сменяясь коротким сельским пейзажем. С десяток минут я с любопытством разглядывала местность, но совсем скоро поняла: все, что можно было увидеть, мною уже увидено. И сейчас единственно важное — не уснуть, чтобы не пропустить первую вспышку.
О ливиумном всплеске догадалась заранее: сиденье подо мной, как и весь поезд, мелко-мелко задрожало, пустив под ногами почти незаметные частые волны. Сам свет могла бы не заметить, если бы не смотрела в окно, но любопытство все же заставило выглянуть.
Мы приближались к огромной арке с бешеной скоростью. В воздухе едва заметно запахло отцовским ливиумом, запах которого мне теперь не спутать ни с чем, и краем сознания я ощутила легкий толчок — словно бы прошла сквозь мембрану огромного мыльного пузыря.
Пейзаж в окне мигом изменился, как сменяются в альбоме дагеротипические снимки: переворачиваешь страницу — и унылая сосновая зелень сменяется солнечными бликами на свежей шелестящей листве.
Уже знакомый голос молодой проводницы сообщил через отверстия громкоговорителя:
— Поезд прибывает в Западноросские земли через пять минут. Просьба пассажиров пройти к выходу.
Снова бросила взгляд на свой билет. Вера Матвеевна Калинина должна была продолжить путь, но я с самого начала знала, что на сей раз подчиняться приказу маркиза не стану…
Осознание того, что спустя несколько ливиумных всплесков я вновь увижу Алешу, почему-то неприятно кольнуло сердце. Внезапно совершенно ясно возникла вспышка озарения: возвратиться к прошлому уже невозможно, а начать совершенно новую жизнь под вымышленным именем даже легче здесь, в Староросской империи. Да и заговорщики… Вряд ли они обратят внимание на простую девушку.
Тихо звякнула защелкой замка. Осторожно выглянула в узкий коридор, стараясь не попасться на глаза пассажирам. И, не найдя никого, кто бы следовал к началу вагона, окончательно решилась.
Запахнула полы пальто, подхватив тяжелый ридикюль, и спешно прошла к выходу.
Поезд останавливался нехотя, рвано. Грохотал обиженно, что должен прервать с таким трудом набранный быстрый бег, и затихал всего на несколько минут. Но этого оказалось достаточно, чтобы по полной его остановке выпрыгнуть на перрон незнакомого вокзала, тут же скорым шагом пройдя в здание.
Вокзал гудел не хуже петергофского.
Здесь тоже сновали мальчишки-носильщики, и, изловчившись, я остановила одного из них. На вид ему было от силы лет десять, но внимательные ярко-синие глаза выдавали недетский жизненный опыт.
Мне стало по-настоящему жаль ребенка.
— Подскажи, пожалуйста, где можно снять комнаты. На неделю или месяц… пока не знаю. За помощь дам вот это. — Протянула на ладони четверку медяков, оставленных в кармане плаща, — сумму, по меркам столицы небольшую, но здесь, видимо, довольно значительную.
Глаза мальчишки широко распахнулись, с явным восторгом разглядывая уже почти добычу, а детский голос заверещал:
— Моя тетушка сдает квартиру! — Мальчишка засеменил рядом, попытавшись выхватить ридикюль из моих рук. Но, поняв, что вещи понесу сама, довольно заскакал по каменной дорожке: — Здесь недалеко: можно пешком, а можно и коляской. Коляской будет пара медяков…
Позволила мальчугану остановить грязный экипаж с хилой, заезженной лошадью и, забравшись внутрь вслед за прошмыгнувшим туда мальчуганом, попросила:
— Только чтобы чистая.
— Так это… тетушка — женщина опрятная, она не станет селить барышню где попало.
Получив на ладошку половину обещанного жалованья, мальчонка и вовсе просветлел. Стал рассказывать о важных для их городка новостях, до которых мне не было ровным счетом никакого дела. Запросился:
— Если барышня заплатит медяк в день, я смогу приносить газеты. Сопровождать в плательные лавки. — Он бросил внимательный взгляд на мой скудный багаж, понимающе кивнув своим мыслям. — Лавки у нас, конечно, не чета столичным. И ткани в них дрянные — так говорит моя родственница, но что-то подобрать можно. Модистка, правда, приличная, одна на весь город, только очередь мы подвинем — она старая знакомая нашей семьи. Договорились?
С благодарностью кивнув своему помощнику, заметила, что коляска спустя всего два-три поворота остановилась у небольшого двухэтажного домика. Расплатившись с возницей, позволила мальчишке увести себя внутрь:
— Квартирка небольшая, — он как будто не верил, что остаток жалованья попадет ему в ладошку, — но уютная. С едою, что тоже хорошо. Барышня будет довольна…
Квартирка и вправду оказалась хорошей. С одной лишь крошечной спальней, кровать которой укрыта грубым вылинявшим пледом с едва угадывавшимся от времени цветом. С горкой подушек разных размеров у изголовья.
Столь же скромная гостиная невелика — едва ли больше ванной комнаты в особняке господина Левшина, а главным украшением в ней — невысокий круглый стол с парой стульев. Но столешница покрыта чистой, хотя и старой скатертью, удерживаемой по центру незамысловатой вазой из простого прозрачного стекла.
— Цветы стану приносить каждый день. Полевые, — неловко извинился мальчишка. — Здесь недалеко — целое поле бубенчиков. Они у нас растут буйными, красивыми. С темно-синим колокольчиком и прочным стеблем — такие и в дом графу поставить не стыдно… — Малыш осекся, поняв, что сболтнул глупость. — Барышня согласна? Только листов нужно беречься — режутся.
Я ободряюще улыбнулась своему помощнику, узнав, что его зовут Славкой. И тут же отдала оставшуюся часть жалованья. Попросила передать тетке, чтобы ужин сегодня не подавала.
Наскоро умылась теплой водой из медного кувшина, заботливо оставленного хозяйкой дома, и укрылась с головой тяжелым, пахнущим свежестью одеялом. Кровать подо мной глухо скрипнула, после чего звуки крошечного городка на западе Староросской империи перестали существовать.
Вернувшись в опустевший родовой особняк на Парковой, Николай плеснул себе старого бренди в граненый бокал из дорогого хрусталя. Залпом выпил, снова наполнив бокал до краев, — и поступил с ним так же, как и с предыдущим. Впрочем, последующие два-три — счет давался ему уже с особым трудом — постигла та же участь.
