— На все выходные?
— Да, мышка, да. И перестань испуганно пищать.
Он так и назвал меня. Мышкой. А я в ответ придумала Ведмедик — что-то среднее между ведьмом и Превед Медвед.
И правда осталась на все выходные. За которые изучила, как мне казалось, все его тело — каждый сантиметр. Все его любимые позы. Каждый его взгляд и стон.
А он изучал мое. Настраивая, как музыкальный инструмент по себя. И научил любить свое тело. Видеть и чувствовать его.
Сначала он осторожничал, опасаясь сделать мне больно, но вскоре мы забыли и про осторожность. Вели себя как животные. А иногда просто лежали, трогая друг-друга и оценивая реакции. Иногда он показывал мне что-то, отчего я снова краснела — но делала. И изумлялась тому восторгу, который вызывало это неумелое действие.
Это было волшебно. Порочно. Сказочно. Ярко. Жестко. Вкусно.
Необычайно.
Я не верила, что это случилось со мной.
И еще больше не поверила, что это не закончилось с понедельником.
Но я быстро перестала размышлять, какую цель преследует Веринский. Слишком явственно видела восторг и желание в его взглядах. Даже на самых серьезных совещаниях в моих ушах стояли его крики наслаждения. Рычание, когда он добивался, чего хотел. Я видела, как он тянется ко мне даже будучи окруженным людьми, как темнеют его глаза и подрагивают пальцы в желании сжать что-нибудь — лучше всего меня.
Я была его персональной, желанной куколкой, которую он хотел с такой же страстью и энтузиазмом, как и делал все остальное — и то, что не насытился за короткое время, как обычно… Что ж, так бывает.
Я так отчаянно хотела быть его куколкой, его мышкой, что отбрасывала каждую мысль, которая могла привести к обратному результату. И пусть и понимала, что влюбляюсь — да что там, я была в него бесповоротно влюблена еще с того момента, как мы сидели на нашем первом свидании и он расстегнул свою пуговицу — мне стало плевать.
Я не могла отказаться от этого изысканного блюда.
И чувствовала себя все свободнее, все красивее, отщипывая от него каждый день самые лакомые кусочки.
Спустя недели я смотрела на себя в зеркало и не узнавала.
Нет, я не превратилась по мановению волшебной палочки в супер-звезду. Но глаза горели. В жестах, во взгляде появилась уверенность.
Да и движения стали какими-то… сытыми.
А ночи — осмысленными.
Я бы никогда не поверила, что женщину так меняет присутствие мужчины, который ею восхищается.
Которым восхищается она.
Которого хочет до сбившегося дыхания и подкашивающихся ног.
Мое желание и нежность были настолько всеобъемлющими, что контуры физического тела не могли его удержать. Я постоянно выплескивала их наружу. Улыбками посторонним людям. Взглядами в его сторону. Отчаянно — нечаянными касаниями. Энергией, которую я старалась пустить в мирное русло — в работу.
Мир вокруг был затоплен в море моей любви. Девичьей, сладкой, безграничной. И я почти не видела в этом море, как затонул корабль Горильского, как грустно смотрит с необитаемого острова Дима. Я видела только свой маяк, на который летела на всех парусах.
Я понимала, что надо решать вопрос с проживанием, тем более что так и не объяснила Мише, что живу не одна. Он никогда у меня не был — сначала это было не в тему, потом не до того. И теперь я просто не знала как подступиться к этому вопросу. Я лишь поговорила с другом, но он поднял обе руки на мои объяснения, будто сдаваясь, не мешая мне гореть. Я перетащила часть вещей к Веринскому — точнее он потребовал это от меня в приказном порядке — и большую часть ночей проводила там. Страстных и безудержных ночей.
Я все больше погружалась в дела компании и все лучше могла исполнять свои обязанности — и это наполняло меня гордостью, потому что я действительно хотела снять хоть немного работы с его плеч. Готовила, когда предоставлялась возможность, все свои коронные блюда — а готовила я хорошо. Сопровождала его на переговорах и приемах.
И, несмотря на косые взгляды, чувствовала себя на своем месте.
Да, сложно представить — секретарша и миллионер.
Да, у нас был совершенно разный статус и возраст.
И нет, мне это не мешало быть счастливой.
Я вообще не помнила, не знала раньше, что такое счастье. Что такое — дышать полной грудью. Слишком много страха было в моей жизни, слишком много ненависти. И я была безумно благодарна Мише, что он избавил меня от этих страхов и неуверенности.
Пусть я заплатила за это собственной девственностью и сердцем и не знала, сколько все продлится — он не давал мне никаких обещаний, он вообще не говорил на эту тему. Пусть.
Оно стоило того.
Мы не давали повода для сплетен — не спаривались на каждых поверхностях, не запирались среди дня в кабинете. Но наши отношения не мог не заметить только слепой. Поэтому видели. Иногда даже спрашивали. Подначивали. Я лишь пожимала плечами и училась держать лицо. Оставалась спокойной и равнодушной, беря пример с Михаила.
Мы никому ничего не объясняли. Веринский потому, что никогда этого не делал. Я также не чувствовала себя обязанной — да и не подружилась я ни с кем, чтобы по женски секретничать. А теперь и не подружусь, наверное, потому как меня обсуждали, критиковали за моей спиной.
Пусть.
И возненавидели, когда мы уехали на несколько дней в Барселону отдохнуть — и это случайно стало достоянием общественности из-за нескольких снимков в Интернете. Меня общественность не интересовала. Я первый раз была заграницей и сразу в таком невероятном городе, где голова кружилась от весны, любви и архитектуры Гауди. Где мы бродили как настоящая влюбленная парочка, взявшись за руки; где целовались в подворотне готического квартала; кормили друг друга разными вкусностями на центральном рынке и вместе восхищались танцорами фламенко.
Судьба давала мне не так много в жизни хорошего, чтобы не принимать это с благодарностью.
Я жила в собственном мирке, где было хорошо. Да что там, потрясающе.
Окружающие же считали, что я вознеслась слишком высоко. Но они ошибались — я не возносилась, я парила. Выше, чем когда-либо смела мечтать.
Знала ли я, что тем больнее будет падать?
Наверное, знала. Просто никто не предупреждал, что падение окажется смертельным.
ГЛАВА 11
День который стал началом конца совершенно таким не выглядел.
Никаких дурных предчувствий. Не бежали прочь животные и не летели птицы, как они должны делать перед катаклизмами.
Потрясающее утро. Полное нежности и прощальных поцелуев.
Впервые за два месяца Веринский уезжал в командировку один, оставляя меня «на хозяйстве».
