Я уже даже нашла женщину, которая мне будет помогать.
Я должна была справиться — без мужа, без бабушек и дедушек, без подруг. Да, сложно, но так было всегда — я всегда была одна.
И теперь у меня появлялся реальный шанс, что это одиночество закончится.
Мысли о Мише, о моем прошлом отошли на задний план. Потому что внутри меня уже не было пустоты, не стояли расставленные капканы, которые отлавливали малейший проблеск боли и воспоминаний и раздували это до всеохватывающего пожара.
Я больше не хотела житель или злиться. Все закончилось.
Даже пустота.
Потому что там, внутри меня, теперь поселился космос.
ГЛАВА 14
Михаил
Меня не оставляло ощущение, что я вляпался в то, что избегал всю свою сознательную жизнь.
Безграничную топь сомнений и побочных эффектов. Мерзостное болото чувств, которые я так старательно выдавливал из собственного нутра. С корнем выдирал — вместе с неуверенностью в себе.
Я привык прокладывать путь с помощью бульдозеров и динамита. И вдруг оказался стоящим на подвешенном над пропастью хрустальном мосту, по которому злобный гном бьет крохотным молоточком.
Тук.
И маленькая трещинка вьется с самого края.
Тук-тук.
Еще одна появляется где-то впереди.
Молоточек стучит в такт ударам моего сердца и горный хрусталь, такой прозрачный и крепкий прежде, начинает серебриться все большим количеством морщин, превращающихся в жуткий в своей безысходности узор.
Я знал, мог предположить, что за этим последует. Что станет итогом.
Что в какой-то момент гном ударит последний раз. И мост сорвется вниз целым водопадом режущих осколков, увлекая и меня в пропасть. Вместе со всей моей дерьмовой жизнью.
Но уйти с моста уже не мог.
Я никогда не ощущал подобное прежде. Даже в детстве, когда понял, что на хрен не нужен своим родителям. Мать пропадала в «общественной деятельности» и общении с подружками — а потом стало понятно, что и с «друзьями». Отец — на работе: сначала обычным инженером, потом в попытках развить свой маленький бизнес, который ему и правда удалось развить до вполне приличных размеров. Если, конечно, сравнивать, с чего все у него начиналось, а не с моим предприятием.
Он хотел угодить ей. Это я видел — любил ее до безумия и все делал, чтобы его «Клавочка» была при нарядах, деньгах, домах отдыха. Меня так не любил. Я рано начал оставаться дома один. В первом классе сам ходил в школу, сам делал уроки и варил себе макароны и сосиски. Сам выбирал одежду, друзей и кружки. Мать называла это «навыками самостоятельности», отец «школой жизни», но, по факту, им просто не было интересно заниматься собственным сыном.
Зачем они меня вообще родили оставалось загадкой.
У нас не было других родственников — а если и были, я об этом ничего не знал. Быстро уяснил, что могу рассчитывать только на себя и если хочу чего-то, то придется этого добиваться самому. А другие люди для этого не нужны. И жил в квартире на правах соседа, которому оставляли денег на продукты, а взамен требовали помогать поддерживать чистоту.
Мне казалось, что я полностью независим от родителей.
Но жизнь показала, что я ошибался.
Мне оставался месяц до шестнадцатилетия, когда отца сразил обширный инсульт, парализовавший его почти полностью. Он и раньше жаловался на самочувствие, но это не остановило тварь, звавшуюся моей матерью, от жестокого эксперимента. Вместо того, чтобы поговорить, подать на развод — или как это делают нормальные люди — она придумала перерубить концы одним махом и привела своего любовника, который к тому моменту потрахивал ее уже пару лет, к нам домой, да так, чтобы их смог застать отец.
Итогом действительно стал развод.
А еще парализованный мужик за сорок, растерянный молодой парень, который только думал, что был взрослым, а по факту оказался беспомощным дитем. И два собранных чемодана, с которыми моя мать ушла в «новую жизнь».
Отец умер спустя два года. Все это время мне помогал разве что Егор Константинович, единственный, кого я бы назвал другом отца. Чего мне стоили эти два года, я вспоминать не любил.
Мать на похороны я не позвал. Когда мне исполнилось восемнадцать — отсудил квартиру. Когда начал зарабатывать нормальные деньги, устроил ее любовнику, уже мужу, травлю, стоившему тому работы. Она приходила ко мне, рыдая, умоляя простить ее. Не тогда, когда все это произошло — позже, когда я основательно испортил им жизнь. Она причитала, размазывая слезы и тушь, что хорошие мальчики не мстят, что все получилось случайно, что она не хотела, что надо уметь прощать.
На что я ответил, что если она не исчезнет из моей жизни и не будет сидеть тише воды в каком-нибудь Мухосранске, то ей придется подставить другую щеку. Прям согласно тем заветам, которые она пропагандирует.
Потому что я никогда не был хорошим мальчиком. У меня просто не было на это шансов.
Удивительно, как я не спился и не скурился в те годы.
Хотя, не удивительно. Такой путь был для слабаков, а я презирал слабость. И никогда не позволял себе то, что делает меня слабым.
Я начал делать бизнес когда мне было семнадцать. Ну как бизнес — как умел, тупо на коленке и наглости. И где-то на том отрезке пути встретил Горильского. Мажористый мальчик с приличными родителями и даже собственной тачкой. Он что-то вякнул в мою сторону в случайной общей компании.
Я набил ему морду.
Можно сказать, с той поры началась наша дружба-соперничество. И совместная деятельность. У него водилась наличность и кое-какие связи — и я использовал их на полную. Сработались.
Эта тварь ведь сосала с меня даже не ради больших денег. Или ради выживания. Он был просто больным ублюдком, которому хотелось исподтишка уколоть меня. Слить немного с потока. Чтобы наслаждаться потом не результатами, а просто самим фактом того, что он сумел провести меня.
Блядь, суммы которые он так или иначе воровал, были в масштабах бизнеса или даже его дохода не гигантскими. Он с легкостью получил бы их, если бы иногда немного чаще отрывал свою задницу от дивана. Ему просто доставляло удовольствие регулярно подпаивать меня ядом. Доставляло удовольствие забирать то, что нравилось мне. И когда понял, насколько мне нравится Настя, сделал, похоже, все, чтобы присвоить и ее.
Если бы она тогда увлеклась Горильским, он бы забыл ее на следующее утро.
Но она, на свою беду, увлеклась мной.
И как ни дерьмово считать себя ошибкой в жизни другого человека, я стал для Насти именно ею.
Я еще не разобрался до конца, что же именно произошло тогда, как именно он сделал так, что я вдруг превратился в слепого мудака, но уже от одного понимания, что девочка была права в своих подозрениях относительно его деятельности, говорило мне о многом. О том, что она могла быть права и в остальном.
