Настоящая сила была в этих листах. Стояла за каждой осторожной строчкой, которую Константинович писал своим убористым почерком.
Сила, отчаянная храбрость и желание жить. Цветок, прорвавшийся сквозь трещину в асфальте, на который я наступил своим ботинком. А он взял и вырос в другом месте. Назло всей той мерзости, что текла у нас с Горильским вместо крови.
Я даже не сразу осознал, что за звон я слышу.
С удивлением посмотрел на свою руку, запустившую бутылку в стеклянную стенку, полную ненужных наград и статуэток.
Нет, это был не звук битого стекла.
Это только что рухнул мост, и я теперь лежал, вывернув наружу кости, на самом дне ущелья. Истекая кровью и надеясь, что она заполонит все высохшее русло и потопит всех тех, кто был причастен к этой истории.
Что ж, Веринский, ты можешь гордиться. Пополнил ряд уродов, с которыми Настя — назвать Аней я ее никак не мог — сталкивалась в своей жизни. Кто тянул к ней свои грязные лапы.
Вот только ты еще хуже. Они лишь пугали — а ты ее планомерно уничтожал.
Такой же, как твои родители. Как отец не видишь дальше своего носа. И как мать с легкостью убил единственного человека, который тебя искренне любил.
Не знаю, сколько я простоял, глядя на эту осыпавшуюся стенку. Уже стемнело, когда я, наконец, снова набрал СБ-шника.
Просто потому что в том мареве, что заполонило мой мозг, скользнула, наконец, хоть одна годная мысль.
Потому что я понял, что мне стоит сделать до того, как я прибью Горильского и сдохну сам.
— Егор Константинович… — обратился я к зашедшему мужчине, не глядя на того. Голос у меня был тих и корябал воздух, но я был уверен, что тот меня услышит — Нужно найти рычаги давления и поторопить этот их суд. Пусть Настя… Анна получит согласие как можно быстрее.
Мы часто западали на одних и тех же девок, одни и те же бабки, одни и те же колеса. Потом и это ушло — повзрослели. В отличие от меня Артем слишком боялся терять, чтобы действительно взлететь. Потому оставался при деле и при мне. Верным, как говорящая кукла. И когда я решил переносить бизнес в Москву и развиваться уже здесь, отправился вместе со мной в качестве заместителя.
Ему было вполне комфортно на вторых ролях.
Мне, во всяком случае, так казалось.
И только сейчас, слушая звон хрустального моста, я вдруг понял, что, скорее всего, ошибался.
Я балансировал на грани, но продолжал копаться в том дерьме, которое начало открываться всего с несколькими фразами, которые я услышал от Насти.
Приходилось быть осторожным. Я не хотел никого спугнуть. И мне нужны были железные доказательства. Прошло пять лет, и вот в чем я и был уверен, так это в том, что на протяжении этих пяти лет Горильский не высовывался.
А что было до того…
Сложно найти. Сложно доказать.
Но возможно.
Я снял помещение двумя этажами ниже своего офиса. Нашел высококлассных экспертов, которых не знал никто — и главное, они никого не знали в моей компании. Вместе с Егором Константиновичем они подняли все личные дела. Проверили всех, кто работал в компании параллельно с Настей. Я лично разговаривал с некоторыми. В том числе с теткой, что работала в договорном отделе. С девочками с административного этажа, которым всегда больше всех было надо, особенно если речь шла о слухах.
Оказалось, что у многих хорошая память. Особенно если подстегнуть ее.
Оказалось, что при желании можно разгадать даже самые шизанутые схемы. Даже на самые мелкие суммы — если знаешь, что искать.
Оказалось, что следы любого вмешательства можно найти. Особенно если озадачиться в свое время и купить архиватор или как там он назывался, который с трудом, но мог восстановить переиначенные и уничтоженные данные. Пусть это и заняло почти неделю круглосуточной работы.
Я сам не знал, зачем давно еще покупал эту огромную во всех смыслах хрень, раз в месяц делающую информационный слепок со всех основных компьютеров компании. И почему никому об этом не рассказывал.
Пригодилась.
Еще пришлось поездить по различным фирмам. Ненавязчиво поговорить за чашкой кофе с некоторыми директорами. Я был довольно заметным игроком на рынке, потому мне не отказывали. И хоть не всегда были готовы полностью выложить всю подноготную, но кое в чем навстречу шли.
Особенно, когда выясняли, что топить их я не собираюсь.
О нет, у меня была другая цель. В которую я вцепился бульдожьей хваткой. И когда осознал до конца, что раскопал, сжал челюсти еще сильнее. Для того, чтобы переломать на хрен собственные зубы и остаться с крошевом во рту, как того и заслуживал.
Я мог только догадываться, зачем Горильский все это делал. И когда он начал. Слишком тупой, чтобы заниматься собственной жизнью, слишком умный, чтобы попасться и слишком завистливый, чтобы принять серебряную медаль.
ГЛАВА 15
Я лежу и боюсь даже моргать.
А то вдруг я моргну а этот сопящий комочек исчезнет?
Я смотрю на реснички, округлившиеся щечки и скривленные в недовольстве губы.
Рада Дмитриевна Серенина — да, Дима согласился дать свое отчество, а фамилия у меня и не менялась — лежала возле меня, на кровати, и спала.
Она много спала. Постоянно даже. Настолько постоянно, что я терроризировала частного педиатра на предмет нормальности происходящего. Ведь у нас диагнозы. У нас патологии. Мы из детского дома и наркоманской утробы.
Я быстро научилась говорить «мы» вместо я.
Инна Павловна останавливала мои истерики жестким голосом. Запрещала думать о плохом, давала направления на анализы и обследования, и наказывала перестать нервничать, а просто кормить и любить ребенка.
С остальным справимся.
Я кормила. Любила — насколько вообще умела.
И не могла насмотреться на эти округлившиеся щечки и крохотные кулачки, которые девочка — моя девочка — постоянно стискивала и корила бы себя, если бы я не состригала прозрачные ноготочки.
Первый раз было страшно до дрожи. Но потом я научилась. Как научусь еще многому. В том числе верить в то, что происходящее реально.
Она меня тоже боялась. Она не привыкла к объятиям, поцелуям, теплу человеческого тела рядом. Болезненно вздрагивала каждый раз, когда я ложилась рядом. Хмурилась, когда я ворковала что-то. Ни разу не улыбнулась — даже бессмысленной улыбкой младенца.
Мне казалось, что когда она все-таки это сделает, я устрою общегородской праздник.
Но пока город был где-то далеко.
Как и наше с Радой прошлое. Как Веринский, который пусть и существовал на орбите моего сознания — как я когда-то существовала на орбите его, так и не сумев стать ни спутником, ни, тем более, личным солнцем — но почти не докучал мне. Я слишком уставала в совершенно новой для себя роли.
