А я не могла позволить. Меня трясло и выворачивало гнилыми словами, которые так давно хотелось сказать:
— Ты и про Раду, про диагнозы знаешь? Где ж ты был, такой знающий, раньше? Когда я подыхала на старой койке, привязанная бинтами? Когда выбрасывала нашего ребенка? Когда первый раз услышала, что не могу иметь детей? И снова, и снова слышала это? Когда раздирала свои руки за то, что они слишком слабы, чтобы убить тебя и Горильского? Ты просишь позволения? Я готова позволить тебе только одно. Выйти за дверь и больше не появляться в моей жизни. Я сама сделаю все что нужно, и если нужно будет — будут и обследования, и мировые клиники. Но не с тобой за моей спиной, понятно! Потому что как только я подставила тебе спину, ты всадил в нее нож.
Я все-таки вырвалась из его рук. Да он и не держал больше. Опустил голову, опустил руки, сжал кулаки, да так, что побелели костяшки. Поднялся тяжело, сгорбленно, будто старик.
— Я тебя прошу, — вздохнула, чувствуя накатывающую тошноту, — уйди, а? Сделай хоть раз, хоть что-то не для себя, а для другого человека. Это лучше, чем просить прощения, которого у меня для тебя нет — а может ты уже давно прощен, потому что я не хочу ни в каком ключе о тебе думать. Уходи и не возвращайся. А я наконец смогу жить, жить счастливо. Я ведь это заслуживаю, а? Скажи, Веринский, я хотя бы это заслужила?
Кивнул. Протер глаза, будто потемнело в них, и он не видел ничего. И ушел, и дверь прикрыл за собой аккуратно.
А я посмотрела на эту дверь.
На кухню, которая выглядела как и полчаса назад, будто по ней не пронесся ураган, уничтоживший уже не один город.
А потом развернулась, и дрожащими руками снова принялась за тесто.
ГЛАВА 16
… — Как думаешь, когда наступает ночь они оживают? — спросила я весело, глядя на статуи.
Я была совершенно очарована Саграда Фамилией. Мы осматривали собор уже четвертый час, и я все еще не готова была уходить, изучая и бесконечные колонны, тонущие в куполах, и резьбу, и потрясающую мозаику, хотя Миша давно уже начал недовольно пыхтеть — и многозначительно меня поглаживать пониже спины и покусывать ухо.
— Они оживают и прилетают к девочкам, которые не хотят хорошо себя вести, — пробурчал мужчина и уткнулся носом мне в шею. Обычно сдержанный, в Испании он стал вдруг сам на себя не похож, а превратился в испанца, но не одержимого властью и кровью, а в пылкого, нежного, немного сумасшедшего. Он постоянно тискал меня, трогал, обнюхивал и довольно щурился, как большое добродушное животное, заполучившее в свои косматые лапы что-то вкусненькое.
— Это я-то веду себя плохо?! — моему возмущению не было предела.
— Да, — уверенно кивает Веринский и ухмыляется. — Плохая-плохая девочка, которая совершенно меня не жалеет. Да у меня последний час стояк еще более каменный, чем эти статуи.
— Ведмедик, а ну-ка не смей так выражаться и вообще… — но он щекочет меня, и я хохочу, чувствуя себя совершенно обезбашенной. Молодой, желанной.
Воздух пьянит кровь, а может это делает горящий взгляд Веринского. Я сдаюсь, и мы сбегаем по ступеням на улицу, ловим такси и целуемся на заднем сидении как сумасшедшие всю дорогу до отеля. Таксист подмигивает и посмеивается, когда Миша вытаскивает меня чуть ли не волоком с заднего сидения и тащит через холл в лифт.
Мы снова целуемся — благо одни, а то бы я сгорела от смущения. А потом вваливаемся в номер, и в ту же секунду я оказываюсь без куртки и с задранной юбкой.
Миша берет меня у входа, стоя, придерживая руками под бедра и вжимая в стену. Жестко, быстро, непривычно, но я на удивление уже готова, я принимаю его полностью и сама громко стону от удовольствия, от каждого его движения, от языка у меня во рту и пальцев, мнущих мои соски через тонкую ткань платья и кружевного белья.
Мы кончаем одновременно и сползаем вниз, на пол, не в силах пошевелиться, пытаясь отдышаться после этого сумасшедшего марафона, глотнуть воздух, наполненный запахом нашей страсти.
— Сексуальный маньяк, — говорю я хрипло и вцепляюсь ему в волосы, чтобы оттянуть назад, заглянуть в лицо. Он довольно облизывается, как сытый кот, и ничего не говорит, только смотрит так, что ниже поясницы снова плещет огонь.
— Я так ничего не посмотрю с тобой, — бурчу преувеличенно сердито.
— Посмотришь. В другой раз. Мы будем приезжать сюда снова и снова, пока ты все не посмотришь. А сейчас…
— Ну что еще? — вскидываю брови, хотя вижу по нему — что. Он не насытился. И меня это пьянило похлеще испанского вина — он никак не мог насытиться мною.
— Одна маленькая хорошенькая мышка попала в лапы к коту… — протянул Веринский насмешливо. — И если ты думаешь, что ему хватило одного раза…
— Угу, одного раза ночью, раза утром и днем и…
Хмыкает довольно. А потом легко встает, подхватывает на руки и утаскивает в спальню. Сдирает все таки платье и снова целует, целует до тех пор, пока мышка не становится на все согласна…
Я резко села на кровати
Сон — воспоминание был настолько реалистичным, что я даже удивилась, что нахожусь не в Барселоне, а в своей постели. И рядом сопит Рада.
Я тяжело дышала и чувствовала себя крайне… возбужденной.
Черт.
Этого еще не хватало.
Конечно, я была взрослой женщиной и у меня были свои потребности. Но чтобы сон с Веринским в главной роли…
Тяжело вздохнула, посмотрела на часы и зевнула. Пять утра. Рада последние дни просыпалась в шесть и начинала активно радоваться жизни, пока я пыталась продрать глаза, так что снова укладываться смысла не было. Да и я чувствовала себя выспавшейся — пусть я и вставала по ночам на кормление, но с тех пор, как стала ложиться вместе с ней, не пытаясь переделать все дела, пока спит ребенок, стало полегче.
А на дела у меня была помощница. Хорошая вменяемая тетка, чьи внуки были далеко, и она оказалась совсем не против нянчить младенца. Нянчить я особо не давала — больше она мне по хозяйству помогала, со стиркой, готовкой. Иногда катала коляску во дворе или читала Раде книжку в моем присутствии. Оставлять их вдвоем я пока не решалась, хотя уже миллион раз проверила всю подноготную.
Я прошлепала в ванну, умылась и сварила себе кофе. А потом села с большой кружкой за кухонный стол и уставилась на пухлый конверт, который доставили вчера.
Веринский конечно гад, но упертый гад. И если считает что правильным — доведет до конца. Просьбу мою выполнил и больше не появлялся — разве что в моих снах, которые стали последнее время весьма откровенными.
Но помочь все таки решил.
В конверте было три приглашения из трех разных клиник и сопроводительные письма медицинских координаторов. И все клиники просто жаждали нас с Радой видеть на обследование и дальнейшее лечение.
И сейчас во мне боролось три желания — позвонить Веринскому и съесть ложечкой его мозг, на хрен выкинуть конверт и заказать билет на самолет
