— Мы улетаем завтра, — говорит.
— Я знаю, — киваю. А потом добавляю зачем-то, — После того как я поговорил с помощником и охраной, они больше не рискуют не сообщать мне о том, что тебя касается.
— Значит, присматриваешь? — чуть иронично улыбается.
А я мычу что-то оправдательное. Кому понравится слежка? Но Настя меня удивляет:
— Спасибо. За… за все.
Я откровенно теряюсь. Ей ли меня благодарить?
Она смотрит на лифт, потом на часы и трет чуть дрожащими пальцами лоб.
— Все еще потряхивает, — объясняет. — Может… выпьем?
Я сглатываю и киваю.
Мы идем в роскошный лобби-бар, в самый его темный и уютный угол. И Настя, неожиданно, заказывает себе виски. И делает большой глоток, а я оторваться не могу от движения ее рук, которые она поправляют волосы, повлажневших губ, горла.
Выпиваю свой стакан залпом и заказываю еще.
Она не смотрит на меня. Вытаскивает телефон и звонит няне. Предупреждает, что не далеко и может появиться в любой момент, если маленькая радость — так и говорит «радость», не Рада — закапризничает.
Та уверяет, что все в порядке, что они с малышкой сейчас пойдут купаться и читать книжку и потом будут укладываться. Динамик у телефона хороший.
Настя довольно откидывается и заказывает еще порцию.
— Ань. — я вовремя вспоминаю, что ее теперь зовут по-другому, — если тебе что-то понадобится…
Морщится на это. Кивает — типа, знаю. А потом вдруг говорит:
— Я решила вернуть свое имя. Закончим дела в Испании или еще где понадобится — и верну. Придется ведь все документы менять.
Шумно выдыхаю. Я только могу предполагать, почему она сменила имя тогда. И это понимание гложет меня, как языки пламени.
А еще я хочу предложить ей сменить и фамилию. На девичью, а лучше — на мою. Потому что то, что она Серенина, а Рада — Дмитриевна бесит меня неимоверно.
Но я знаю, что не предложу этого. Мне нельзя, запрещено. И запрет горит огромными светящимися буквами в темноте бара.
— Настя подходит тебе больше, — киваю, тщательно контролируя свой голос.
— Да. Настя со многим справилась — а вот Аня все время жила в страхе, — она мельком усмехается. И вдруг начинает рассказывать про Раду, про то, как она счастлива с ней. Про то, как она беспокоится, что та в чем-то будет ограничена в жизни по состоянию здоровья.
Я впитываю каждый звук, который направлен — впервые за долгое время — в мою сторону. Наслаждаюсь им как любимой музыкой и не двигаюсь, боясь вспугнуть этот неожиданный приступ откровенности.
А потом она спрашивает про «Волну» и живо интересуется новыми проектами. Отвечаю с трудом, почти скриплю, не потому, что мне не хочется рассказать или нечем гордиться — для меня просто настолько ошеломителен ее интерес, что я теряюсь. Чуть ли не впервые в жизни.
Мы говорим. Потом молчим — вполне уютно. И даже заказываем какие-то закуски. Мне хочется, чтобы это длилось вечно, но я вижу, что Настя устала. Расслабилась под воздействием алкоголя, откинулась, и чуть ли не дремлет.
Я лучше откушу себе язык, чем предложу разойтись.
Наконец, она вздыхает и снова смотрит на часы:
— Пойду уже.
Я подаю ей руку. И не могу заставить себя отпустить, даже когда она встает и начинает двигаться к лифту. В том месте где наши пальцы соприкасаются все горит, и этот жар распространяется дальше и дальше. Мы заходим в лифт, и она поворачивается ко мне. И стоит близко-близко. Будто и не дышит. Не смотрит.
Уставилась куда-то в район моей груди, а я любуюсь ею сверху, пытаюсь насытиться этой нечаянной близостью, мечтаю сказать что-то такое, что позволит мне пройти на следующий уровень этого самого сложного в моей жизни квеста «заслужи прощения».
Она вдруг вскидывается, и я вижу в ее глазах смешинки:
— Слушай, Веринский, а что за статья, по которой ты меня уволил?
Это как удар под дых. Не ее слова — а это чуть насмешливое лицо и откровенно-невинный взгляд. Этот острый подбородок и разметавшиеся по плечам волосы, в которые я так хочу погрузить свои руки.
Я неуверенно улыбаюсь в ответ. Просто потому, что это совсем не весело.
— Нарушение трудовой дисциплины, — бурчу, наконец.
— Что-то из того, куда включено аморальное поведение на рабочем месте?
— Да, — мне стыдно. Я бы на месте Насти пришиб себя тут же, а она лишь удивляется.
— О…
И так округляет рот, что мне стоит неимоверных усилий не впиться в него губами. Не сломать эту идеальную букву, не вонзить в нее свой язык.
Уже смеется.
Лифт останавливается. И даже двери открылись, но мы не торопимся выходить. Настя может и торопится — но между ней и выходом стою я, и я и не готов пока сделать шаг в сторону.
Еще секунда, пожалуйста, еще всего одна секунда…
Она с легкостью вытаскивает свою руку из моей и кивает насмешливо:
— Это точно, я знаю толк в аморальном поведении.
И подмигивает. А потом огибает меня, чуть задев плечом, и уходит, бросив напоследок, что дальше она сама.
А я только и могу, что проводить ее взглядом.
А потом спуститься вниз и сесть в машину, приказав ехать домой.
В голове ни молекулы столь нужного сейчас хмеля. Точнее я пьян, но точно не из-за коньяка. Меня колбасит от желания и потребности быть рядом с единственной женщиной, которая настолько идеально мне подходит, что становится страшно.
И от невозможности это сделать.
Я захожу в темную квартиру и включаю везде свет. В голове тяжело бухает жажда, и от нее можно избавиться единственным способом, не доступным мне.
Я иду в ванную, надеясь, что контрастный душ хоть немного успокоит меня. Но становится еще хуже. Струи бьют настолько чувствительно, будто по содранной коже, а капли, стекая к вздыбленнному члену, делают эту идиотскую затею похожей на муку.
Я зло выдыхаю и плотно сжимаю член в кулак.
Представляю, что это не я, не моя рука. Провожу раз, другой, третий, закидываю голову, подставляя лицо струям воды, и вбиваюсь в собственную ладонь, зажмурившись, выдыхая с каждым рывком мучительное желание, Настино имя, воображая ее нежность и стоны, которые почти реально звучат в моих ушах, ее запах, отравой проникающий в мои легкие. Мне одновременно сладко и горько, почти запредельно. Я чувствую нарастающее напряжение и выгибаюсь дугой, взрываюсь с рыком и дрожу, переживая последние секунды охватившего удовольствия.
Стою под потоком воды, прислонившись лбом к холодному кафелю.
А потом чуть истерически смеюсь.
Потому что понимаю, что даже такой суррогат с незримым присутствием Насти всегда будет круче секса с какой-нибудь девкой из бара.
