«Я внизу».
С недоумением посмотрела на часы. До отъезда еще минут сорок.
Хм.
И тут же сказала, не давая себе время передумать:
— Тамара, заканчивайте тут спокойно, пришлю за чемоданами кого-нибудь через пол часа.
Уложила Раду в коляску, к которой уже была прикреплена сумка с ее вещами, взяла наши документы, шубу и спустилась на лифте в лобби.
Веринский не сразу меня заметил.
Поднял голову от каких-то бумаг только тогда, когда Рада возмущенно заорала, не желая лежать во время бодрствования.
Тут же вскочил и помог разместить все наше барахло за столиком.
Я попросила кофе — никогда не лишний — и уселась с замолчавшей малышкой на кресло.
— Я рано, — прервал молчаливую паузу Веринский.
— Я знаю, — кивнула серьезно. — Но мы почти готовы, так что можно и с тобой посидеть. Не против?
— Нет, — голос мужчины охрип и он отвернулся.
Я почувствовала внезапную неловкость, но тут же стряхнула это ощущение.
— Много работы? — кивнула на бумаги.
— Как всегда, — пожал плечами. — Что еще делать если…
Он оборвал себя.
А мне вдруг стало интересно, как бы он продолжил?
…если компанию трясет из-за суда и журналистов?
… если ничего другого в жизни и не люблю делать?
… или если ничего другого и нет?
Но я подавила это иррациональное любопытство.
Меня это не касалось.
Принесли кофе и я начала устраивать Раду так, чтобы взять чашку, как вдруг Миша предложил:
— Подержать?
Удивленно уставилась на него. Он и сам, кажется, удивился своему вопросу, а на лице какая-то неуверенность, что ли. Думает, что не доверю?
Я встала и молча передала ему дочку, заметив его удовлетворение.
Мысленно пожала плечами и с удовольствием вдохнула аромат напитка.
— Младенцы довольно гибкие, — улыбнулась, глядя, как он пытается справиться с ужасом от пребывания на его руках чего-то маленького. Он устроил Раду так же как я, лицом к внешнему миру, только деревянно совершенно. И, кажется, малышку больше заинтересовало новое лицо в ее компании. Она изогнулась и откинулась, проверещав на ультразвуке.
— Ей плохо?! — паникующий Веринский это нечто.
Я рассмеялась.
— Нет, она довольна.
Он с облегчением выдохнул, а я вдруг подумала, что он мог бы точно так же держать своего ребенка. И знать, что значит тот или иной писк.
Осторожно поставила чашку и посмотрела на лицо мужчины.
Похоже, он подумал о том же. Меня прошибло выражением ненависти, направленной на самого себя.
Настроение испортилось.
Я молча допила кофе, сделала чек-аут, села в машину, в которой было установлено детское кресло. Он даже продумал то, что нам всем может быть тесно в одной машине, потому Тамара отправилась следом.
Аэропорт встретил шумом и суетой и там мне стало совсем не до разговоров. Рада, почему-то не заснувшая, устроила настоящую истерику, и пока я пыталась ее успокоить и пройти регистрацию вне очереди, все непонятные эмоции стерлись.
Так что с Веринским мы попрощались скомкано и поспешили к нашим воротам.
И только в самолете отправила ему сообщение
«Спасибо за все.»
Он не ответил.
ГЛАВА 19
Как же я боялась этого города.
Боялась выйти из самолета и впасть в истерику от запаха и вкуса, который мне был слишком знаком, которым я пропиталась за те три дня, что мы были здесь с Веринским.
Я путешествовала потом с Димой и всегда подальше от Испании. Чтобы не бередить воспоминания. И вот сейчас, вопреки всему, выбрала клинику Барселоны.
А может именно поэтому? Может я инстинктивно доверял больше людям, которые жили там, где я сама хотела бы жить? Мне нравилась испанская речь. Климат. Кухня. Мне нравились краски и запахи, дуновение морского ветра, проносящееся по Рамбла. Мне нравились изогнутые крохотные улочки и огромные проспекты с бутиками. Метро и молодежь, скверы и парки, Гауди и тончайшие пластинки хамона с вином. Я влюбилась в Барселону раз и навсегда, с того момента, как самолет оторвался от земли еще в Москве пять лет назад. И возненавидела ее так же сильно, как любила когда-то.
Но все изменилось.
Я с удивлением поняла, что мне, в общем-то плевать на мое прошлое в этом городе. И городу плевать на него. Я оказалась в незнакомом и знакомом, одновременно, пространстве, но это был как любой город на моем пути. Он был сам по себе ровно до тех пор, пока я не впущу его в свое внутреннее «я».
Просто город, в котором нам могли помочь.
Нас встречали. Тут же отвезли в апартаменты неподалеку от госпиталя — так было значительно удобнее, нежели в гостинице.
И оставили отдыхать.
Хотя отдыха с вопящей Радой, похоже, не предвиделось.
Я даже не могла хмуриться на непрекращающиеся истерики. Именно потому, что понимала — никакая это не истерика. И дело не в том, что я или Тома недостаточно за ней ухаживаем или как-то не так кормим.
Маленькая замороженная девочка растаяла и наконец-то решилась заявить миру о своих проблемах. Которые беспокоили ее все больше и больше.
Внутриутробная гипоксия, гипотрофия, синдром отмены. Дети наркоманов рождаются в момент наркотической ломки у роженицы и получают физическую зависимость, которую снимают еще в роддоме. А психологической они не помнят. Это вроде бы проходит мимо. Вроде бы. Зато мимо не проходят нарушения кровообращения, недостаточное питание, все эти долбанные вещества, которые моя радость получала «благодаря» своей матери и ее образу жизни. Органические поражения мозга. Врожденный порок сердца. Венерические заболевания. Синдром повышенной возбудимости, синдром мышечной дистонии, грыжа и миллион сопутствующих заболеваний.
Антибиотикотерапия. Массажи. Лекарства. Усиленное кормление по часам. Отсутствие зрительных и слуховых возбудителей. А главное — я рядом. Я старалась соблюсти золотую середину и не зацикливаться на залечивании ребенка, на бесконечном выяснении диагнозов. Но и не могла махнуть на что-то рукой. Не впадала в панику. Напротив, как-будто с каждой новой строчкой в огромной медицинской карте моей дочки я будто собиралась в кучу все больше, все больше верила в успех. Верила, что в моих силах сделать все практически идеально — может быть это не смогла бы среднестатистическая семья, и точно не смогло бы госучреждение или родители-наркоманы. Но я могла. И понимание, что не зря малышка попала именно в мои руки, заставляло меня верить, что все будет хорошо.
