Потому я, сощурившись, посмотрел на стоящую рядом брюнетку, которая игриво положила руку мне на грудь.
Накрыл ее руку ладонью, будто хотел погладить, а потом сжал так, что затрещали кости. Соблазняющий взгляд сменился паникой.
Это гораздо лучше.
Нет, я не собирался ничего ломать ей, пусть и хотелось. Я не привык бить девочек. Но она должна запомнить раз и навсегда, что подходить ко мне опасно. Что я могу долго не обращать внимания на шавок, которые крутятся вокруг меня и повякивают. Но в какой-то момент мне это надоедает и я сажу их на цепь.
— Повтори, — чуть раздвинул я губы в кровожадной ухмылке и сощурил глаза.
— Я пошутила, Веринский, — она хрипела и пыталась вытащить свою руку.
— Любишь шутить? Тогда я устрою тебя в цирк, — улыбнулся чуть шире, а потом отбросил прочь ее конечность и, не обращая внимание на всхлип сзади, двинулся к Насте, которая разговаривала с какой-то парой.
— Скучала? — подошел к ней сзади и по хозяйски притянул к своей груди.
Она представила меня своим собеседникам — довольно приятным людям, кстати — а потом мы ретировались.
Настя шла и улыбалась уверенно, но когда сели в машину она с наслаждением скинула туфли на шпильках и облегченно вздохнула.
— Сложно привыкнуть. Они все такие…
— Искусственные?
— Манерные, скорее. Еще и любопытные. Пока тебя не было, несколько девиц атаковали вопросами, что я с тобой делаю. Ты… со многими…хм, знаком?
Я почувствовал внезапное раздражение. Позже я понял — на себя. А тогда казалось, что на нее. Что она не имеет права предъявлять мне претензии. Мне тогда много чего казалось. Я даже высказался в том духе, что мое прошлое ее не касается, как и шлюхи, которых когда-то я имел.
Обидел, видел, что обидел — но проглотила. Замолчала.
Она ведь была совсем юная. А я не то чтобы ломал ее под себя — я был в полной уверенности, что она обязана быть такой, какой мне удобно.
Выполнять четко мои указания не только на работе.
Неосознанно я лепил из нее кого-то, кем она не очень-то являлась. И если бы мы остались вместе, она бы поняла это в какой-то момент. И я бы понял. И что бы произошло?
Не знаю.
Я никогда не любил сослагательное наклонение.
Но сегодняшнюю Настю хрен сломаешь. Или вылепишь из нее что. И это дурманило голову и возбуждало самые глубинные
инстинкты.
Нет, не желание борьбы за власть. Скорее, желание просто борьбы. Которая всегда должны заканчиваться одинаково.
Я встал с кресла и почти привычно закурил, глядя в окно.
Курить последние месяцы я стал гораздо больше. И вспоминать тоже.
Две хреновых привычки, но они были чуть ли не единственной возможностью передохнуть в этой преисподней, в которой я не только поджаривал Горильского и конкурентов, но и сам подпрыгивал на сковородке, погребенный лавой дел, судов, заключений, переговоров, новых схем, журналистов и переживаний по поводу того, как там Настя со своей крохотной кнопкой, чей почти отсутствующий вес я однажды почувствовал.
Усмехнулся, снова вспомнив тот день. Точнее, ночь.
А ведь я могу и ошибаться.
И она всегда была такой. С работающими мозгами, титановым стержнем внутри и обтекаемым телом гоночной машины последнего поколения. Я просто не удосужился помочь ей снять треснувшую скорлупу.
Ведь даже пять лет назад вечер закончился совсем не так, как я уже вообразил. Никаких всхлипов, надутых губ, «у меня болит голова» и несчастных глаз, на которые я заранее разозлился. Нет, когда мы доехали домой и я тут же прошел к бару, чтобы налить себе, Настя на секунду замерла на пороге, а потом вдруг спросила насмешливо:
— Значит, тебе нравятся шлюхи, Ведмедик?
Я резко обернулся и успел увидеть, как она скидывает блузки и юбку, оставаясь только в белье и туфлях.
И чуть не открыл рот, засмотревшись на ее лицо, на котором сверкали серо-зеленые глазищи. Сверкали обидой, гневом и жаждой, отозвавшейся во мне моментальным желанием.
Она подошла ко мне и вытащила бокал из судорожно сжавшихся пальцев. А потом резко опустилась на колени и расстегнула ширинку. И запустила туда ладошку, из-за чего я с шумом выдохнул сквозь сжатые зубы.
— Наверное, шлюхи начинают с этого, да? Ублажают тебя, Ведмедик?
— На-астя… — предостерегающе.
Но ее рука уже выпростала напряженный член, губы — лишь бы не отвечать ничего, потому что, наверняка, единственное, что она могла, так это обматерить такого мудака, как я — обхватили головку, а язык прошелся по кругу.
Я выматерился сам.
Несмотря на неопытность, Настя не была ханжой. Она оказалась очень отзывчивой в постели. Страстной и желанной до помрачения, до полного растворения, до криков и потемнения в глазах. Она с удовольствием воспринимала оральные ласки и всегда была нежна.
Не сегодня.
Сегодняшняя ситуация задела в ней что-то, что она просто наездилась на меня ртом, так глубоко, что я чуть не кончил.
— Настя-я, — простонал я беспомощно, но ей уже было, похоже, плевать, что я думаю по этому поводу. Положила мои руки на свой затылок, показав, как она хочет.
И я уже не мог сопротивляться этому безумию. Вбивался, как животное, пока внутри меня не разорвались все натянутые струны, и я не зарычал, выплескиваясь ей в горло, которое конвульсивно сжалось, высекая еще большие искры в глазах.
Со стоном я оперся о столешницу, стараясь отдышаться.
А она встала и чуть пошатываясь пошла в сторону ванны.
Этого я уже допустить не мог.
Выпутался из штанов, подхватил ее, посадил на барную стойку и впился в ее растерзанные губы поцелуем. Пока она не размякла, не застонала, не начала дрожать. Пока я своими губами и языком не уничтожил все обиды, все недосказанные слова.
Она уже тогда была дикой, моя Настя.
Маленькая, яркая дикарка.
Я вздохнул, понимая, что сам же возбудил себя воспоминаниями.
И снова завалил себя работай. День, другой, третий — все одинаковые. Я часто тянулся к телефону, чтобы написать ей что— нибудь. Какие-то слова поддержки. Или ответить на ее последнее сообщение. Или позвонить.
На хрен ей это не сдалось.
Но потом не выдержал — позвонил координатору. Чтобы хоть так, опосредованно понять, что с ней все хорошо.
И спокойно выслушал про ход лечения, про операцию.
Внешне спокойно, а внутри меня поселился железный диск с зазубренными краями. Вжик — и что-то полоснуло по сердцу. Вжик — и от желудка кровавое месиво.
Я знал, что клиника была выбрана идеально. Что все пройдет хорошо — во всяком случае, операция. Должно пройти. Но не мог не думать о двух хрупких девочках где-то в далекой стране, которым сейчас, наверное, очень страшно и больно.
