А с ним могу сгореть за раз.
Я понимала, что люблю его. Снова люблю — а может и любила всегда. Даже когда считала больным ублюдком.
Но любви не всегда достаточно.
Я не уверена, что смогу принять его назад полностью. Что не буду обвинять его в том, что мы натворили. Что не проснусь однажды ночью и не пойму, что живу с конченным мерзавцем. Что не сделаю себя несчастной. Или несчастным его. Что не буду думать о том, что не могу родить ему ребенка.
И дело не в страхе. А в том, что долбанные весы моей жизни уже давно накренились в другую сторону. И на той стороне на кону стоит спокойное существование. К которому я стремилась всю жизнь.
И разве оно не стоит того, чтобы избавиться от любой потенциальной угрозы?
Я осторожно высвобождаюсь из его объятий. Тихонько привожу себя в порядок. Одеваюсь.
Нет, я не собираюсь сбегать молча. Он мне не чужой.
Или чужой? Разве с близкими так расстаются?
Черт, я сама не знаю. Но менять принятых решений не намерена. Я собираюсь дождаться, когда он проснется. И ждать не приходится долго. Будто почувствовав, что он обнимает подушку, а не меня, Миша резко открывает глаза и садится на постели.
И тут же находит меня взглядом.
И в его глазах — понимание и осуждение. Мне больно от этого. Значит, я заслуживаю эту боль.
Он хмурится:
— Что, опять собралась спрятаться в своем «домике»?
Резкий не голос — смысл.
И я вздрагиваю, как от пощечины.
Потому что он прав. И его лицо, где на мгновение смешивается злость, сожаление, даже бешенство, клеймом отпечатывается на моей сетчатке.
Я не знаю, как ему объяснить, что дело не в нем, дело во мне. Что я уверена в его чувствах и желаниях — но не уверена в своих. Не уверена, что смогу продолжать жить с ним. Вот так, без утайки, с содранной кожей. Не уверена, что позволю ему остаться без наследников. Не уверена, что смогу принять таким, какой он есть. И что он сможет принять меня такой, какая я — порой нервной, стервозной, жесткой, требовательной.
Что наша возможная жизнь не обернется очередным крахом, из которого мне придется выбираться уже не одной — и не потому, что он снова напортачит, а потому, что я не справлюсь.
Я смотрю на него — нет, я пожираю его взглядом. А потом все-таки отвечаю на вопрос:
— Да. Но я не смогла бы уйти, не попрощавшись.
ГЛАВА 22
«Да потому что я люблю тебя, Настя!»
Это признание звенело у меня в голове все два месяца, что прошли после нашего расставания в Барселоне.
Сказанное злым, чуть ли не ненавидящим голосом.
Стиснутое мужскими крепкими пальцами на моих плечах.
Окрашенное пеплом удовольствия на губах.
Пронизанное ярким испанским солнцем, которое нашло идеальный момент чтобы пробраться сквозь щель в плотных black— out шторах люкса.
Оттененное запахами страсти, дорогущего геля для душа и его туалетной воды, которую я только что нюхала в ванной, как маньячка.
Сказанное после моего неуверенного, полу задушенного
«Почему?»
Вопрос, конечно, на пять баллов, особенно когда мужчина предлагает выйти замуж.
Я была в тот момент в шоке. Совершенно не подготовлена — ничем. Ни даже этой ночью, ни его заботой все эти месяцы, ни препарирующим взглядом, которым он на меня смотрел, ни моими словами «прощай».
Я с ним попрощалась ведь.
А он, вместо того, чтобы отвернуться или взбеситься, или сделать что-то, что дало бы мне хоть какую-то возможность выдохнуть и убедить саму себя, что я поступаю совершенно правильно, он вместо этого встал гибким движением: роскошно— порочный, совершенно голый, все еще готовый к постельным подвигам, взъерошенный — охренено сексуальный! — встал, подошел ко мне и взял рукой за подбородок. Поднял опущенную голову — да, мне было тяжко смотреть на него — и выдохнул прямо в губы:
«Выходи за меня замуж».
А потом еще…
«В тот день, пять лет назад я купил тебе кольцо. Но не успел ничего предложить…Сейчас кольца нет. Зато я успеваю сказать самое важное».
Я ведь застыла как кролик перед удавом. Из головы исчезли все мысли, все до единой, только и бухало тяжелым молотом это самое «выходи замуж».
Я ведь даже не задумывалась о подобном варианте.
Не то что бы я не думала, что Веринский может жениться. У него, конечно, было специфическое отношение к браку — во многом благодаря родителям — но мне всегда казалось, что это может измениться.
Не то что бы я не думала, то я могу выйти замуж за Веринского. Думала. Пять лет назад, в наши два медовых месяца. Гнала от себя идиотские мысли, не обоснованные ничем, но как любая нормальная девочка не могла не думать.
Вот только сейчас, когда я стала не слишком нормальной девочкой, в голове не укладывалась связка «Миша-брак-я».
Голову занимали иные желания и мысли. Там был дикий коктейль из прошлой боли, страха за дочку, надежд, благодарности, желания, ощущения будущей потери, нежности и жажды спокойной жизни, которой я никогда не имела.
Веринский представлялся мне роскошным, сладко-обостренным злом. Неизвестным, пусть я и знала его больше, чем кого— либо.
Моя же жизнь без него казалась злом известным. Ведь я жила эти годы вдали от него и даже научилась быть если не счастливой, то, во всяком случае, довольной жизнью. И снова отправляться в неизведанный путь без страховки? Ну уж нет.
Я уже все решила. Предусмотрела. Почти убедила себя.
А он одним махом перерубил канаты, которыми был прикреплен к причалу мой недостроенный корабль. И тот тяжело дернулся и поплыл без руля, с не залатанными до конца пробоинами — поднимись даже средняя волна, она достигнет этих дыр и потопит на хрен всех, кто плывет на моей «Победе», превратив ее в понятно что.
Он хотел, чтобы мы поженились? Еще тогда? На мгновение мелькнувшая ненависть к Норильскому, который, оказывается, испортил и это, была погребена под лавиной сомнений, что у нас бы что-то получилось.
Тогда.
Да и сейчас. Как может что-то получиться сейчас? Почему оно вообще должно получиться, а?
Я и выдавила из себя это жалкое «почему».
И зачарованно смотрела как у моего удава в глазах просыпается жажда убийства.
И чуть не подпрыгнула от его признания в любви.
И засуетилась, заюлила в надежде сделать вид, что не было этого признания, не было этого утра, нет никаких сомнений, что я все-все держу под контролем, что у меня есть план — и это правильный план, маршрут, ведущий к берегам обетованным, где будет все тихо, мирно и хорошо.
