— Прости, — прошептала я свою любимую, похоже, последнее время фразу.
И чуть сжалась, когда мою руку накрыла теплая ладонь:
— Не накручивай лишнего, — мягко сказал Серенин. — Я вовсе не обижен. Ты дала мне шанс — я им воспользовался. И был счастлив, понимаешь? Даже так. Да, не вышло, но я понимаю, не потому, что я плох — или наоборот, слишком хорош. Просто так сложилось, что в твоем огромном сердце-комнате, в том шкафу, что отвечает за мужчин, слишком тесно. Потому что он набит под завязку. Ты замечательная. И ты можешь сделать счастливым своего этого Володю, или кого угодно еще. Я просто хочу чтобы именно ты стала счастливой. Стала собой окончательно. Ты вернула свое имя и девичью фамилию. И пора вернуть и все остальное — тот путь, что был тебе когда-то предназначен, когда ты переступила порох «Волны».
— А если ты ошибаешься?
— Может и ошибаюсь. Но, во всяком случае ты перестанешь спать и искать удобные и «правильные» варианты.
Я уезжала из ресторана чуть пришибленная.
Дима высказал то, что я и сама думала. Но Дима — это Дима. А это моя жизнь, и мне в ней жить. И я сама, одна должна принять решение. Рисковать снова или нет?
Позволить любить себя или любить самой?
Деревянный дом в деревне или яхта в открытом море?
И то и другое не плохо — но готова ли я решать, что лучше конкретно для меня? Для Рады?
Я понимала, в чем проблема. Я всегда шла в одиночестве. Жизнь оказалась той еще тварью, она меня знатно помотала. И я не хотела — боялась — видеть кого-то рядом с собой. Одной было проще.
Да, проще. Но пусто. Бездушно.
Будто нет большой части меня.
Которую раньше наполнял — что бы он ни думал — Дима. Теперь Рада. Но и этого было не достаточно. Потому что я слишком хорошо знала вкус одиночества. И он все еще был у меня на губах.
Даже не помнила, как доехала домой. Как взяла телефон в руки.
«Если когда-нибудь напишешь мне, это будет значить только одно».
И отложила.
И сделала так много раз на протяжении последних дней.
Что я ему скажу? А если уже поздно? А если он не готов повторить свое предложение?
А если я ошибаюсь? И Дима? И Володя; который смотрит на меня все более нежно и, чувствуется, готов эту нежность отдать? Почему бы мне не принять? Не попробовать в ответ — он ведь мне нравится. И я вполне вижу его в роли своего мужчины рядом. И он не вызывает пожар внутри меня — но ровное тепло. О которое так приятно греться.
Если ошибается Веринский?
В своих чувствах и возможностях? Возможности быть со мной и любить меня такую, какая я есть? Не пытаясь задавить, отложить в сторону, сломать под себя?
Все эти сомнения и переживания ухудшали не только мое настроение. Но и общее состояние. Я еще больше похудела, потому что уже не просто не чувствовала аппетита — меня в буквальном смысле тошнило даже от запаха еды. Я стала уставать. И как-то вечером на одной из тренировок чуть не упала в обморок и потом долго приходила в себя, сидя в пустой раздевалке и пытаясь отдышаться.
Я смотрела на свои пальцы, которые тряслись от перенапряжения и пыталась понять, что происходит?
Что, черт возьми, со мной происходит?!
А вдруг я… больна?
Сердце пропустило удар, а потом забилось с двойной силой.
Боги… неужели что-то серьезное? Рак? А как же Рада? Неужели она снова останется одна?
Волна паники захлестнула с головой, а мозги уже судорожно начали искать решение. Спокойно. Не останется. Серенины не оставят ее. И потом есть клиники, есть возможности. Зачем заранее себя накручивать?
Не переодеваясь, я позвонила в частную больницу и записалась на прием и полное обследование. Потом кое-как приняла душ и помчалась домой, чтобы отпустить Тому и прижаться к своей крошке, в поисках источника силы. Та спала спокойно и безмятежно, улыбаясь во сне, а я не могла спать. Вроде отбрасывала от себя жуткие образы, но спать не могла. Смотрела на дочку, сжимаясь под толстым одеялом, которое пришлось натянуть на себя, несмотря на лето, а еще толстую пижаму, носки. Меня колотило.
Утром пришлось себя взять в руки.
Передала малышку помощнице, накрасилась, оделась в роскошный летний костюм, сама доехала до больницы.
Правда, долго сидела там на стоянке, не решаясь зайти внутрь. И только звонок от администратора с осторожным «Вы подойдете?» заставил меня выйти из машины.
Я спокойно отвечала на вопросы врача. Сдала кровь из вены. Взвесилась, измерила рост — еще куча странных процедур. Хмурилась и едва сдерживалась, чтобы не потребовать МРТ — что-нибудь посерьезнее, чем кровь в лабораторию.
Чуть успокоилась, когда врач, странно на меня поглядывая, предложил пройти в кабинет УЗИ.
Они все найдут. Разберутся. Вылечат.
И даже не сразу расслышала, когда меня со всеми почестями вернули в кабинет терапевта, что мне что-то сказали дебильно— радостным тоном.
Сидела и смотрела в одну точку.
А потом, постфактум, на краю сознания разобрала — не разобрала, а осознала — и медленно подняла взгляд на доктора. С лица которого сползла улыбка. Наверное, что-то страшное было в моих глазах, потому на мое хриплое «что?» он ответил уже осторожнее:
— Вы беременны. Восемь недель, плюс-минус. И все прекрасно, все показатели в норме и…
Он врет Ублюдок. Почему он врет?!!!!! Какая у меня может быть норма?!
Я вскочила, я перегнулась через его стол, я, наверное, тянула пальцы к его шее, шипя и ругаясь. Разве он не знает моего диагноза? Разве не выяснил во всех подробностях анамнез? Разве он не понимает, что мне такое нельзя говорить?
Его лепет, торопливые объяснения, медицинские термины пробивались как сквозь толщу воды.
Что так бывает. Что вынесенный когда-то приговор он, конечно, сто процентный, но не совсем. Что когда остается даже один яичник, труба, все равно есть шанс. И даже многолетние безуспешные попытки, неудачное ЭКО не показатель..
Что… Что… Что…
Что если мне не по душе эта новость, они могут, конечно…
Я засмеялась.
Истерически, с всхлипами, начала хохотать. Повалилась назад на свое кресло и заржала так, что врач вскочил, бросился куда-то наружу, начал звать медсестру. Наверное, чтобы вколоть мне успокоительное. Или надеть смирительную рубашку.
Подавила очередной приступ хохота.
Меня трясло от шока.
Блядь, это же не возможно! Но случилось.
Похоже, дело было вовсе не в том, что я бесплодна. Я была бесплодна от всех — кроме Веринского. Этот самый сволочной, лучший, невозможный, потрясающий, ненавистный, любимый мужчина был единственный, кто совпадал не только с моим внутренним «я», но и моим долбанным организмом, не признававшим ни других самцов, ни современные технологии.
