Одним движением ладони я остановила объяснения доктора.
Потом. Все потом. Вернусь через час — мне надо было побыть одной.
Точнее… наедине.
Я вышла в соседний сквер, уселась на свободную лавочку и закрыла глаза, ловя тепло солнца сквозь зеленую листву.
У меня будет ребенок.
У меня. Будет. Ребенок. Второй. Брат или сестра для Рады. Еще одна кнопка, за которую придется переживать и бояться, которую я буду растить и воспитывать. Покупать смешные одежки, игрушки.
Господи.
Я всхлипнула.
У меня будет ребенок.
И вздрогнула от пришедшей вслед мысли.
У нас будет ребенок.
И вряд ли я окажусь настолько сукой, что не сообщу об этом отцу. Не затем, чтобы сказать о своем прощении. Мной он был прощен давно.
Но кто сказал, что он не ждет прощения от мироздания?
Я облизала губы и открыла глаза. Мимо ходили люди, но я на обращала на них внимания.
Была погружена внутрь себя. Мне надо было договориться с самой собой. Задать себе самый важный вопрос.
Единственная ли причина того, что я хочу написать Мише, эта та жизнь, что зародилась во мне?
Распрямилась и облегченно вздохнула, когда услышала ответ. Когда, наконец, почувствовала былую уверенность в себе и своих действиях.
Взяла твердой рукой телефон и нажала на иконку мессенджера.
ГЛАВА 23
Михаил
Она не написала.
Ни вчера, ни сегодня. Не напишет и завтра.
Сколько прошло времени с той ночи? Два месяца? Может хватит надеяться?
Ты сдохнешь в одиночестве, Веринский. И, черт возьми, бармен будет единственным, кто тебе что-нибудь подаст перед смертью.
— Еще коньяк?
— Да.
Вокруг громыхала музыка. Громкая музыка, полумрак, бешеные вспышки софитов, толпа.
Меня раньше это бесило, так что я скрывался в вип-зоне и приглашал туда тех, кто меня интересовал. Хорошеньких блядей, деловых партнеров, интересных собеседников.
Но сейчас их не хотелось. Хотелось побыть одному — а это был наилучший способ. Чтобы хоть немного заглушить свой внутренний голос, который превратился в мерзкого гоблина и гадко подхихикивал в темноте.
Нет. Нет. Нет.
И не важно, что ты ее любишь.
И не важно, что вывернул перед ней собственное нутро — оно настолько ей неприятно, что не нужно даже под соусом из чувств и желаний.
И не важно, что ты в первый раз признался в любви другому человеку. И первый раз сказал кому-то, что хочешь жениться.
И не важно, что ты принял решение. Что готов рисковать всем, что имеешь, в том числе местом в собственном аду.
Все слова, пустое. Тебя оценили не по ним. И не по тем поступкам, которыми ты, как правильный влюбленный мальчик, пытался выслужиться последние месяцы. С надеждой подзаборной шавки глядя на свою потенциальную хозяйку — простит? Примет? Отмоет?
Тебя оценили по твоему прошлому, а значит, грош тебе цена.
И голубой вагон, вместо того, чтобы устремиться в лучшее, свалился под откос и теперь ржавеет под бесконечным ливнем.
Так что ты сдохнешь в одиночестве, Веринский.
— Не занято?
Громко, прямо в ухо, но я даже не вздрагиваю.
Медленно поворачиваюсь и оценивающе смотрю на блондинку, решившую пристроить свою задницу на соседний стул.
Холеная. Красивая. Знающая себе цену.
Не соска и не любительница приключений на задницу. Это чувствуется сразу.
Но и не Настя.
Меня кривит от злости. В основном — на себя. На то, что я продолжаю как долбанный неудачник рассчитывать на что-то, тогда как единственная, кто мне нужен, уже приняла решение.
Я ведь так и не убрал парней, которые за ней присматривали. Приказал быть деликатнее, но оставил на месте пока. Формально, для самого себя, объявил, что это из-за Горильского. Будто тот еще может попытаться навредить — хотя Артем уже давно сломался и бессмысленной кучей воняет в углу камеры.
Но я должен был как-то объяснить самому себе маниакальное желание присутствовать в ее жизни.
Хотя бы так.
Объяснил. Ага. И читал, перечитывал, заучивал наизусть сухие отчеты. Мне подробные и не нужны были — я обладал достаточным воображением.
Долбанный мазохист.
Вот она выходит в легком платье со своей радостью и блондинчиком — гулять в сквер. Сидит с ним на свидании, пьет вино, хохочет. За покупками ходит — то одна, то с коляской. Стоит в пробках на работу, обязательно резко выкручивая руль и покусывая губы — она всегда так делает, когда задумывается о чем-то. Натягивает на свою круглую задницу обтягивающие штаны, волосы собирает в хвост — и в спортзал. Упахиваться до того, что капли пота начинают стекать в ложбинку между ее грудей. Уезжает в загородный ресторан с шезлонгами, бассейном и подставляется там солнцу и жадным взглядам.
Спит на своей кровати, на белоснежных шелковых простынях — она идеально смотрится на белом.
С малышкой спит или одна.
Пока — одна.
Это я высматривал в отчетах особенно скрупулезно.
От одной мысли о том, что ее новые отношения перейдут в другую плоскость меня скрючивало, но она пока держалась.
И только благодаря этому держался я…
Кивнул блондинке и сделал знак бармену:
— За мой счет.
Мы разговорились.
Удивительно даже, как хорошо можно поговорить там, где ничего не слышно. И когда дела нет до результата разговора. И разговаривать совершенно не хочется.
У моей попутчицы по этой ночи оказалось отличное чувство юмора и обезбашенные представления о жизни. Мне это понравилось. Как и неприкрытое восхищение и здоровое желание в ее глазах.
Не то что мне нужно было доказывать что-то кому-то. Или самому себе. Просто оказалось приятно, когда тебя оценивают положительно. Когда не знают, какой ты на самом деле — и не стремятся знать. Просто готовы разделить собственное одиночество. И пару бокалов крепкого алкоголя.
Я с интересом провел по ее плечу пальцами, проверяя, не показалось ли то, что увидел.
Вздрогнула.
Нет. Не показалось.
Смотрит дерзко. Придвигается еще ближе.
Приятные духи и щекочущее воображение частое дыхание.
То что нужно сегодня, не так ли? Чтобы заткнуть мерзкий голос внутри. Чтобы завязать хотя бы на одну ночь глаза. Чтобы на мгновение поверить, что впереди и правда пусть не лучшее, но что-то есть.
