А Солнышко явится.
Кому, как не мне, было знать, насколько Арджун Бхатия помешан на контроле — над самим собой ли, людьми вокруг него или ситуацией в целом. Большому брату было все равно, он приходил в экстаз, держа все рычаги управления в своих руках.
И Солнышко, конечно, не обманул моих ожиданий, уже спустя несколько минут войдя в мой кабинет и мягко притворив за собой дверь.
— Адриан меня убьет, если узнает, что ты общаешься с кем-то вроде Филиппа Маруа, — не то чтобы удачно начал и без того нелегкий разговор Арджун и подошел вплотную к моему столу, нависая над ним как огромный темный столб.
Чтобы посмотреть ему в глаза, приходилось задирать голову, что уже само по себе вызывало дискомфорт. Меня всегда занимало, Большой брат осознанно добавляет такие вроде бы случайные черты в идеальную картину своего общения с окружающими или его все-таки вел инстинкт.
— Ты склонен драматизировать, Солнышко, — постаралась я ответить ровно и спокойно, хотя внутри уже начинало подниматься раздражение. Арджун давил на меня. — Адриан уже пережил тот факт, что я выросла далеко не хорошей девочкой.
Свежие акты не защитили меня от Большого брата.
— И все-таки… — снова завел прежнюю песню Солнышко, но я перебила его со всей возможной решительностью.
— Арджун, оставь свою фальшивую заботу. Пока тебе было выгодно мое общение с Маруа, ты готов был собственноручно впихнуть меня в его объятия. Теперь общение с ним выгодно уже только мне, и вдруг нашему Солнышку пришло в голову поизображать заботу, — с откровенным сарказмом протянула я, не отводя взгляда от лица друга.
Бхатия с укоризной покачал головой.
— Ну и кто из нас двоих драматизирует? — скривившись, поинтересовался Арджун. — Да, я использовал тебя, чтобы месье нами заинтересовался, однако всегда был рядом. И с тобой просто не могло случиться ничего дурного. А теперь ты одна…
Я закатил глаза.
Все-таки подчас милый домашний мальчик Арджун Бхатия, будущий премьер-министр Вессекса, демонстрировал чудеса двуличия, которые присущи настоящему политику.
— О да, теперь я один на один с кошмарным Филиппом Маруа и даже могу с ним переспать, — произнесла я, растягивая слова в той манере, что была свойственна моей матери, когда ей вдруг приходило в голову прочитать мне или моему брату очередное нравоучение. — Вот только о подобного рода событии уже лет пятьдесят никто не говорит, будто оно «дурное». Да здравствует эра феминизма, Солнышко, она принесла с собой половую свободу и для женщин тоже.
Несмотря на то, что сам Солнышко в любовных похождениях себя не считал нужным ограничивать, мысль о том, что я имею права на свободу не меньшую, чем он и осуждать или оберегать меня не стоит вовсе, попросто не укладывалась в голове Арджуна.
Индира порой жаловалась на то, что старший брат то и дело норовил позаботиться о ее «чести», теперь вот и на мою долю выпала часть внимания Арджуна.
— И что же тебе принесет интрижка с Маруа? Или думаешь, он вдруг изменится, станет прекрасным принцем и бросит ради тебя весь сонм своих пассий?!
Одна мысль обо мне и Филиппе в одной постели настолько возмущала Солнышко, который буквально посерел от возмущения, что я уже готова была сама сделать Маруа неприличное предложение, лишь бы посмотреть, как Арджуна в итоге хватит удар.
— Вряд ли во всей земле найдется женщина, которая заставит Филиппа отказаться от разнообразия, — отозвалась я с удивительным спокойствием. — Но интрижка с ним наверняка принесет мне удовольствие, Большой брат. Возможно, этого уже будет достаточно.
На самом деле… Да, этого было бы достаточно для того, чтобы провести пару недель. Маленькое пикантное приключение, о котором приятно вспоминать и не хочется рассказывать даже друзьям, не говоря уже о том, чтобы делиться. Мы, женщины, по своей природе, конечно, создания куда более романтичные и подчас рвемся к Великой любви… Но это длинная и тяжелая дорога, почему бы не сделать на ней передышку?
И пусть мысль эта пришла во многом из-за желания досадить слишком много взявшему на себя Арджуну, она все равно показалась мне на удивление правильной. В конце концов, тот самый идеальный мужчина — мой мужчина — может и подзадержаться, а жить нужно здесь и сейчас…
— Я не хочу, чтобы ты съезжала, — спустя пару минут молчания, не напряженного, а словно бы потерянного, произнес Солнышко. — Это будет… неправильно. Будто мы всерьез рассорились.
Вот только мы как будто бы и не ссорились. Ссориться с Арджуном Бхатией было чрезвычайно сложно, ведь он не позволял подчас и этого — ссориться с собой. И, наверное, именно это раздражало в нем больше всего, он держал ситуацию под контролем всегда и во всем.
— Твои родители расстроятся, если узнают, что о тебе больше некому присматривать, да и Адриан в восторг не придет, — апеллировал к моей любви к семье Солнышко, делая это с такой подкупающей искренностью, что
Я с вызовом вздернула подбородок.
— Рано или поздно им пришлось бы свыкнуться с мыслью, что если возраст девушки уже гораздо ближе к тридцати, чем к двадцати, то она наверняка в состоянии прожить без чьего бы то ни было присмотра.
Разумеется, если бы Солнышко просветил мою семью о том, какой идеей я нынче загорелась, они пришли бы в ужас и попытались бы отговорить, возможно, используя по полной программе весь арсенал манипуляций, в том числе мамины слезы. А плакала моя матушка вдохновенно как лучшая драматическая актриса в мире, красиво, вроде бы очень естественно, однако все в доме знали — она делала это напоказ. Однако несмотря на это знание все равно стоило только по маминым щекам потечь слезам, как и папа, и я с братом готовы были сделать что угодно, лишь бы только она перестала.
Вот только пока я в Галатии, мамины слезы или выговоры Адриана не имеют надо мной прежней волшебной силы, когда между нами лежит море и пара часов на самолете. Я смогу сказать нет любому члену моей семьи и сделать так, как считаю правильным сама.
— Но ты никогда не жила без присмотра, — напомнил мне Солнышко, говоря тем тоном, каким обычно говорят с маленькими детьми, что еще даже не пошли в школу.
Я действительно всегда жила с твердой уверенностью, что за мной приглядывают постоянно. Из родительского дома я выпорхнула в университет, где, конечно, не было ни мамы, ни папы, зато были старший брат, и Арджун, и, главное, ректор Киран Бхатия, дядя Киран, образец добропорядочности, мудрости и родительской любви. Именно дядя Киран первый обратил внимание на то, что его первенец слишком уж склонен манипулировать окружающими, пока остальные ожидали, что проблемы принесет Брендон Фелтон, который производил на взрослых, да и на нас, младшее поколение, сперва куда более зловещее впечатление, чем сияющий Солнышко.
Окончив университет, я поступила на службу в министерство иностранных дел и начала жить вместе с Большим братом, который по негласному договору взял заботу обо мне на себя.
