Он подвел ее к круглой стене из красного кирпича в английском стиле, заметно отличавшейся от остальной части замка, выполненного в мавританском стиле. Рядом с маленькой деревянной дверью стояла старая каменная скамья, сиденье и подлокотники которой поросли сладко пахнущей травой.
Дэнил медлил. Ему нужно было собраться с мыслями пред решающим шагом.
— Присядем? — предложил он, указывая на скамью.
Мейсон колебалась.
— Боюсь испортить платье, — призналась она неохотно.
Дэнил снял фрак и расстелил его на скамейке. Затем легонько потянул ее за руку, и они уселись на скамью рядом друг с другом. Они молчали, взволнованные близостью друг друга и погруженные в свои переживания. Мейсон теребила подол платья. Она вздрогнула, почувствовав ладонь Дэнила на своей руке.
— Нам нужно… поговорить об этом. Потому что, Мейсон, я действительно не могу двигаться дальше, пока мы этого не сделаем. Я пытался, правда, пытался, но мы снова увиделись… когда ты подошла к нам в том клубе… — Дэнил запнулся. Невысказанное обвинение читалось в его взгляде. «Зачем ты вернулась?» — спрашивал его взгляд.
— У меня не было выбора, — ответила она на его немой вопрос. — Мы были практически разорены, едва не потеряли ферму, а вы были единственными безумцами, готовыми рискнуть и пригласить жокея, не участвовавшего в международных скачках десять лет. К тому же с подмоченной репутацией.
— Репутация теперь будет восстановлена.
Мейсон почувствовала себя оправданной. Хотя вряд ли сейчас кому-то было до этого дело, но ей самой это было важно. Гарри тоже будет оправдан. После гибели Бунтаря он долго боролся за восстановление своего доброго имени и деловой репутации, и ему это удалось. Теперь он получит лишнее подтверждение. Но она? Она спряталась в долине реки Хантер. Она спряталась от мира, где, как она думала, будет в безопасности от любопытных глаз. Но прошлое продолжало ее мучить.
— Как думаешь, что будет со Скоттом? — спросила она Дэнила.
Он глубоко вдохнул.
— Я передал информацию в гоночную комиссию, которая, вероятно, займется этим делом. Полиция может даже захотеть провести расследование, хотя клевета — это гражданское дело. Но если сосредоточиться на целенаправленном нанесении вреда лошадям, то дело можно переквалифицировать в уголовное.
Мейсон вздохнула, и боль немного отступила.
— Я никогда не думала об этом в таком ключе. Я… Я была…
— Мы не были единственными, кто мог вывести его на чистую воду. И вообще нам в тот момент было не до него, — сказал Дэнил.
— Это были первые месяцы наших отношений.
— Именно об этом я и говорю. Мы были… счастливы, — заметил он так печально, что это задело ее за живое.
— Мы были слишком наивными, — возразила она и тут же пожалела об этом. Это был автоматический ответ, выработанный годами самообороны.
— Ты действительно так думаешь? — спросил Дэнил, повернувшись к ней, словно пытаясь прочесть в ее глазах правду.
— В некотором смысле, — сказала она, глядя на их переплетенные руки. — Наши отношения мне иногда казались нереальными, — продолжила Мейсон, стараясь сдержать навернувшиеся на глаза слезы. — Я вспоминаю то ощущение счастья и понимаю, что так не могло долго продолжаться. — Мейсон искала нужные слова. — Это было похоже на пушистую сахарную вату: невероятно сладкая, такая нежная и эфемерная. Оно никогда не могло длиться, потому что никакого твердого слоя под ним не было, чтобы поддержать его.
Рана, которую Дэнил считал затянувшейся, снова начала кровоточить.
— Не преуменьшай того, что было между нами, — взмолился он. — Мы были связаны не только общей скорбью об умершем ребенке.
— Я ушла, потому что оставаться с тобой было невыносимо, — прошептала она, сдерживаясь из последних сил. — Я не могла открыть тебе свою душу, потому что не была уверена, что смогу ее потом закрыть.
— А может быть, и не стоило ее закрывать?
— Открыть, закрыть, мы не могли оставаться вместе, если нас связывало только горе, а не любовь. Мы были молоды и наивны. Я мечтала о карьере жокея, а ты должен был стать королем.
На Дэнила снова накатило чувство полнейшей безысходности. Да, он будущий король и в силах защитить страну, а вот любимую женщину и ребенка не может.
— Мы потеряли ребенка, — сказал Дэнил, повернувшись к Мейсон, пытаясь дать ей понять, что он имеет в виду.
— Мы его не потеряли, — сердито ответила она, смахнув горячие слезы со щек. — Он нас нигде не ждет. Он умер, Дэнил. И с этим ничего не поделаешь.
— Ничего? — переспросил он, порывисто поднимаясь и увлекая ее за собой к двери, ведущей в сад. — Пошли.
Он отомкнул замок и распахнул старинную деревянную дверь.
Она вошла в большой сад и замерла.
Все остановилось.
Ее дыхание, ее сердце… Высокие эвкалипты гордо стремились в небо. Ароматы цветов, запах мяты и меда ласкали обоняние, плетистые зимние розы с алыми бутонами вились по кирпичным стенам.
В центре сада стояла высокая, в рост человека, статуя коня. Шахматная фигура, которая когда-то свела их вместе, выглядела очень натурально. Детали каменной резьбы были такими реальными, такими живыми. Имя, которое они придумали первенцу, тоже было связано именно с рыцарем. Она направилась к нему, ступая по каменной дорожке, по которой Дэнил, должно быть, много раз ходил за эти годы. Мейсон потянулась к длинной морде коня, обхватив ладонями его твердую каменную щеку, словно та была живой. Ее тонкие пальцы скользили по грубо обтесанному камню, в изумлении ощупывая детали.
— Мы всегда будем его помнить, — тихо сказал Дэнил. — Мы будем о нем говорить. Любить его. И не позволим нашему горю перевесить нашу любовь. И он будет здесь с нами каждый день.
— Это ты все сделал? — спросила она.
— Это было первое, что я сделал, когда вернулся в Терхарн из Америки. Мне это было необходимо, чтобы помнить его и тебя.
Это было прекрасное, волшебное место. Виноградные лозы и зимние розы оплетали постамент статуи. Первые лучи восходящего солнца пробивались из-за горизонта, окрашивая маленький сад в красивые мягкие золотистые, оранжево-лимонные и пурпурно-розоватые тона, цветы только начинали раскрываться под нежным прикосновением солнечных лучей. Возможно, Дэнил прав. Что, если за все это время она только глотала свое горе и душила свою любовь? Ее любовь к их ребенку и ее любовь к нему?
— Когда это ты успел набраться мудрости? — с легкой улыбкой спросила она.
— Я всегда был мудрым, Мейсон, — уверил ее он.
— Он был бы очень красивым, наш малыш, — сказала Мейсон, глядя на статую.
— Так и есть, — согласился Данил.
— Но он никогда не должен был быть единственной причиной, по которой мы были вместе.
