— Это здорово!
— Нет, не здорово. Паромщики едва сводят концы с концами, а я процветаю. У меня счет в банке, машина, квартира… Ты! — Он больно ткнул ее пальцем в грудь. — Только не говори, что встречалась бы с тем, кто пропах соляркой, сыростью и спит, где придется! В лучшем случае на койке в хостеле или в квартире, арендованной вскладчину.
— Не хочется напоминать, но… Парис пах гиросом
[2] и снимал комнату вместе со студентами.
— Не хочется напоминать, но… Ты с ним рассталась!
— Но не поэтому.
— И поэтому тоже.
В итоге она согласилась на стажировку в агентстве. Пока Бетти доучивалась, это ни к чему не обязывало: работа принеси-подай, неполный день, минимальная оплата. Но Дэвид считал, что она должна ко всему приглядываться, учиться, схватывать на лету и выпрыгивать из трусов, чтобы отлично себя зарекомендовать. Бетти не особо старалась, но у нее само собой все получалось. Она была идеальным исполнителем, и ее хвалили, что не могло не радовать Дэвида.
Его — но не ее. Бетти было все равно.
Она не понимала, что с ней, маялась. Ей бы наслаждаться жизнью: у нее прекрасный мужчина, надежный, есть перспектива трудоустройства, отменное здоровье, а счастья нет… Почему?
Ответ был один: Бетти не нашла себя. Не поняла, в чем оно, ее счастье. Может, потому, что очень рано вступила в серьезные отношения? Да еще сразу сиганула из одних в другие! Никто из ее знакомых девушек-ровесниц так не поступал. Ни в Германии, ни в Англии не принято в двадцать начинать взрослую жизнь. И она этого не планировала, как-то само получилось…
— Давай поживем отдельно? — предложила Бетти Дэвиду.
— Не понял?
Да она и сама не поняла! Вроде бы ничего не предвещало беды. Сидели в ресторане, ели отбивные: она из свинины, он из индейки. Дэвид отметил, что его блюдо полезнее — мясо постнее и гарнир безуглеводный — брокколи, а не картошечка, как у Бетти. И так ей стало тошно от всего… Не от слов, нет. Дэвид постоянно говорил о том, что он выбирает правильное, но не призывал следовать его примеру. Не от ресторана, который никогда не нравился Бетти, но считался одним из лучших в их районе, поэтому они в нем и ужинали. Не от скрипичной музыки, монотонной, усыпляющей. От всего вместе! Бетти хотелось завыть от тоски. Или схватить тарелку Дэвида, на которой еще оставалась его правильная еда, и разбить о чью-то голову: его самого, официанта, музыканта, бабы за соседним столиком, что пережевывала свой шпинат положенные тридцать два раза и вела счет вслух.
Но Бэтти вместо этого предложила Дэвиду пожить отдельно.
— Мы слишком быстро съехались, — выдала она после его удивленной реплики: «Не понял?» — Я не успела дозреть до этого. Мы встречались всего четыре месяца, а на пятый я уже перебралась к тебе.
— Тебя никто не тащил насильно, — справившись с удивлением, возразил Дэвид. — Я предложил, ты согласилась.
— Да, но…
Он жестом заставил ее замолчать.
— Мы полюбили друг друга, так?
— Так, — не стала возражать Бетти.
— И хотели проводить вместе как можно больше времени? — Она кивнула. — Но мы жили на разных концах города. Причем ты в помойке.
— Я бы не стала так называть нашу квартиру…
— В помойке, — настоял на своем Дэвид. — Там убиралась только ты, друзья же создавали бардак. И это касается не только обстановки: они водили сомнительных гостей. У тебя, как я помню, пропала золотая цепочка.
— Я могла ее потерять.
— Или ее украли ваши гости. В общем, все способствовало тому, чтобы мы съехались: и быт, и чувства. Что не так?
И не ответишь, потому что все вроде бы ТАК.
— Почему молчишь? — не дал ей передохнуть Дэвид.
— Не знаю, что сказать.
— Но ты выдала фразу «нам нужно пожить отдельно», так обоснуй, почему? Ты же готовилась, не так ли?
— Не готовилась, — беспомощно пробормотала она. — Меня озарило минуту назад.
— Разлюбила меня? Изменила? Если да, я пойму, но тогда мы расстаемся. Нам не по пути? Принимаю. И желаю всего хорошего с другим.
— Я просто хочу выдохнуть. Как самурай перед боем.
— С кем сражаться собралась? — Он усмехнулся, но грустно и доел брокколи, затем глотнул вина.
— Ты не правильно понял метафору.
— Или ты плохо объяснила?
— Вот опять ты на меня давишь.
— Разве?
— Я прошу паузы — небольшой. Мне нужно подумать, понять себя. Ты навязываешь мне определенный образ жизни, настоящий и будущий, но я пока не знаю, нравится ли он мне.
— С раздолбаями, типа Париса и его дружков, тебе было лучше?
— Нет, нет и еще раз нет. Но и в тех условиях, что я существую сейчас, мне некомфортно. Я хочу понять, что сделает нас обоих счастливыми.
— И для этого мы должны разъехаться?
— Мне кажется, это лучший вариант. Я могу не вывозить вещи, просто собрать сумку с барахлишком и переехать к тетке. Или к друзьям. — Она смотрела на Дэвида, и по его бесстрастному лицу ничего не могла понять, поэтому стрекотала дальше: — А через месяц мы с тобой встретимся и обменяемся впечатлениями: как нам друг без друга и что за выводы мы сделали в разлуке. Давай именно тут? В этом ресторане, который мне не нравится, да и тебе тоже, но он престижен и находится недалеко от твоего дома…
Он долго молчал, больше минуты. Смотрел на фреску, на которой была изображена охота на лис, пил воду, потому что вино закончилось. И наконец, сказал:
— Если уйдешь, то пути назад не будет.
— Но я не ухожу… — Бетти порывисто подалась вперед, дыша на Дэвида чесночком, добавленным к картошке. — Я оставляю за собой право вернуться, а за тобой — позвать меня. Если поймешь, что я настолько твоя, что ты готов дать мне послабление…
— Нет, дорогая, так не пойдет. — Он отстранился и демонстративно прыснул себе в рот освежителем дыхания. — Уходя — уходи. Или оставайся. Я все забуду, и мы будем жить счастливо. Сначала в квартире, затем в доме, в окружении детей, королевских корги и наведывающихся к нам по праздникам родственников. У меня такая установка — жить счастливо. С тобой или без тебя.
— Скорее, последнее. Потому что я люблю кошек.
Это была не лучшая прощальная фраза, но уж какая родилась.
Бетти ушла от Дэвида. Жила у друзей-шалопаев, дорабатывала в агентстве. А получив диплом, вернулась в Берлин.
***
Деда Клауса она видела редко, быть может, всего раз десять. Он жил затворником, и они его не на каждое Рождество навещали. Бетти помнила Клауса худым, невысоким, седым и ушастым. Причем таким он был на протяжении всех лет, что она его знала. Да, волосы белели больше, тело становилось суше, но, в общем, он не сильно менялся. В их семье он считался чудаком. Особенно его не жаловали английские родственники. А Бетти дед нравился. Она бывала бы у него чаще, да кто отпустит? К этому чудаку-затворнику?
