— Спасибо на добром слове, — проворчал Лисовский.
— Ты мне еще поиронизируй, умник, — хмыкнул голос. — Короче, я повторять не буду. Мы с тобой расходимся бортами, как в море корабли, — ты в одну сторону, я в другую. Последний добрый совет я тебе дал, дальше живи как знаешь. А если что, пеняй на себя.
В наушнике зачастили короткие гудки отбоя. Лисовский рассеянно повесил его на специальный крючок и снова с силой потер лоб. Телефонный аппарат у него в гостиной был антикварный — не сработанный под старину предприимчивыми китайцами, а действительно старинный: с корпусом из красного дерева, с микрофоном на подставке и наушником на гибком шнуре, с рукояткой сбоку, которую надо было вертеть, чтобы вызвать оператора — или, как было принято говорить в старину, «барышню», — и с позднейшим усовершенствованием в виде жестяного диска с цифрами. В данный момент Виктор Яковлевич испытывал острейшее, почти непреодолимое желание взять этот раритет и со всего маху запустить им в окно или, скажем, в телевизор. Да, вот именно в телевизор, чтобы по древнему обычаю восточных тиранов прикончить гонца, принесшего дурную весть. Вернее, сразу двух таких гонцов: взять одного за ноги и прихлопнуть им другого, да так, чтоб из обоих дух вон…
— Сволочь, — с ненавистью произнес Лисовский, адресуясь к человеку, который ему только что звонил. Сказать нечто подобное этому типу в глаза Виктор Яковлевич никогда бы не отважился — знал, что терять нечего, но все равно робел. — Козел вонючий, сапог кирзовый, паскуда… Упырь, как есть упырь!
Впрочем, что ни говори, как к нему ни относись, а недавний собеседник Виктора Лисовского был прав во многом — пожалуй, даже во всем, исключая его начальственный, хамский тон. Да и в этом спорить с ним было трудно: прав тот, у кого больше прав. И в частности, он был прав на все сто процентов, говоря, что Виктору Яковлевичу пора заняться чем-то более конструктивным, чем бессмысленное сотрясение воздуха.
Без необходимости посмотрев на часы, Виктор Яковлевич снова вооружился наушником, придвинул поближе к себе подставку с микрофоном и стал звонить в аэропорт. Вертя архаичный жестяной диск, он вдруг подумал, что звонит по этому телефону в последний раз — так же, как несколько минут назад в последний раз смотрел купленный совсем недавно плазменный телевизор. Вот этот телефон он приобрел за абсолютно неприличную сумму в дорогом антикварном магазине; за проект интерьера гостиной модный дизайнер содрал с него семь шкур, да и вообще, в этом доме нет ничего, с чем было бы не жаль расстаться. А расстаться придется, потому что свобода, не говоря уже о жизни, дороже любого барахла…
Дозвонившись, он заказал билет на ближайший рейс до Бангкока, после чего, бросив прощальный взгляд на драгоценный телефонный аппарат, быстрым шагом направился в спальню, чтобы собрать самые необходимые в дороге вещи.
Глава 4
Девица была вполне ничего себе — аппетитная, стройная, с симпатичной мордашкой и живыми карими глазами, а главное, остроумная, что косвенно свидетельствовало о наличии внутри ее миловидной головки энного количества серого вещества, достаточного для поддержания разговора на темы, более общие и отвлеченные, чем обсуждение последнего альбома группы «Корни». Придя к такому выводу, Юрий копнул чуточку глубже и практически сразу наткнулся на настоящий клад: на третьей минуте разговора выяснилось, что его случайная знакомая учится на философском факультете МГУ, да еще и на втором, понимаете ли, курсе — том самом, с которого в незапамятные времена студент Якушев сбежал в армию. Сделал он это как раз вовремя, чтобы пройти курс молодого бойца и успеть поучаствовать в достопамятном и не сказать чтобы славном новогоднем штурме Грозного.
Порой человеческую судьбу раз и навсегда решает сущий пустяк — невзначай оброненное слово, случайный косой взгляд, увиденный в телевизионном выпуске новостей репортаж из горячей точки или, к примеру, неразделенная юношеская любовь — этот вечный, неиссякаемый источник безумств, сплошь и рядом имеющих необратимые, роковые последствия.
Хватив еще одну стопку текилы, Юрий развил эту мысль. В клубе было чертовски шумно, и, чтобы слышать друг друга, приходилось орать во всю глотку. Опасаясь надорвать голосовые связки, так и не донеся до собеседницы всю глубину посетившей его мысли, Юрий подался к ней, ощутив мягкое прикосновение ее волос и дразнящий аромат духов. Движение получилось излишне резким, размашистым, и, чтобы не сверзиться с высокого одноногого табурета у барной стойки, Якушев схватился за первое, что подвернулось под руку. Под руку ему подвернулось обтянутое шелковистым на ощупь нейлоном стройное колено второкурсницы философского факультета МГУ; второкурсница не возражала — она вся была во внимании, и Юрий, дружески сжимая ее колено (да чего уж там — пожалуй, что уже не колено, а бедро), продолжил разговор о том, насколько неисповедимы бывают порой пути, коими ведет человека судьба.
Второкурсницу звали Таней. Затронутая Юрием тема, как выяснилось, очень ее интересовала, да и вообще, судя по всему, она была той самой девушкой, которую он искал всю свою жизнь. Таня приняла это известие вполне благосклонно; она была просто чудо, за что и надлежало как можно скорее выпить. Музыка, и до того не камерная, вдруг стала совсем уже оглушительной.
— Надо валить из этого гадючника, — сказал Юрий.
А Таня, смеясь, ответила:
— Надо так надо, чего же мы ждем?
С этими словами она вынула из сумочки и надела очки в тонюсенькой черной оправе, сразу сделавшись на два порядка умнее и на целых три привлекательнее.
— Вот это да, — сказал Юрий.
— Ничего особенного, обычная близорукость, — ответила Таня.
— Понимаю, — сказал Юрий, — приходится много читать. А что, нынешние студиозусы до сих пор вынуждены перелопачивать тонны печатных изданий или тысячелетнюю мудрость человечества уже целиком перетерли на цифру?
— Кому что нравится, — ответила Таня. — Главное, что на зрение и книги, и компьютер влияют, в общем-то, одинаково.
— Ну, не скажи, — начал Якушев, но тут у Тани зазвонил мобильник, и она, сделав извиняющийся жест, взяла трубку.
Пока она разговаривала, Юрий тяпнул еще полтинничек — на этот раз уже не текилы, а для разнообразия простой русской водки — и закурил. Поднося ему зажигалку, бармен смотрел как-то странно — не то с сочувствием, не то с насмешкой, — и на протяжении долгих четырех секунд Юрий раздумывал, не начистить ли ему физиономию — чуть-чуть, без фанатизма, исключительно в воспитательно-профилактических целях, чтобы кто-нибудь другой, не столь сдержанный, рассудительный и толерантный, не оторвал дураку башку за такие взгляды.
Потом Таня, о которой он, грешным делом, уже почти забыл, тронула его за рукав и, наклонившись к самому уху, прокричала, что должна срочно ехать домой — что-то у нее там стряслось с любимой бабушкой: то ли сердце забарахлило у старушки, то ли, наоборот, взыграл радикулит.
— Я провожу, — выпятив грудь, вскинулся Якушев.
— Ни-ни, ни в коем случае, — решительно возразила Таня. — Такси уже у входа, доберусь в лучшем виде, а тебе там делать нечего: у бабули характер, она Сталина помнит, и не просто помнит — боготворит. У нее характер, у тебя язык, начатки философского образования и литр спиртного в желудке; вы обязательно сцепитесь, и получится, что вместо неотложной медицинской помощи я буквально за руку привела к любимой бабуле обширный инфаркт. Вот тебе мой телефон, позвони как-нибудь — договорим, с тобой интересно…
