Из коридора послышался глухой шум, шаги нескольких человек, короткий скрежет, словно кто-то нечаянно задел бетонную стену чем-то тяжелым, металлическим. Раздалось глухое невнятное мычание, и сдавленный от натуги мужской голос простонал: «Тяжеленный, сука!» — «Человекообразные обезьяны — они такие, — пыхтя, откликнулся другой. — Это нам в цирке да в игровых фильмах детенышей показывают. А ты пойди в хороший зоопарк да глянь на взрослого самца шимпанзе — это же такой облом тамбовский, что смотреть жутко! Метра два в высоту, широченный, как шкаф, и ни капли жира — одна, мать ее, мускулатура. Такого вдвоем хрена лысого от земли оторвешь, а уж если двинет ненароком — пишите письма мелким почерком…» — «Дыхание поберегите, — сказал от самой двери третий голос, тоже мужской, в котором звучали начальственные нотки. — И шевелите фигурами, хозяин уже на подходе». — «Сам попробуй, — сквозь зубы предложил первый голос. — А распоряжаться любой дурак… может». — «Любой может, но не любому доверяют», — наставительно сообщил тот, что стоял у двери.
Звук шагов и тяжелое пыхтение приблизились, лязгнул засов, и дверь отворилась. Первым в помещение вошел обладатель начальственного голоса — невысокий, плотный, с густой шапкой темных волос, линия которых отстояла от бровей на каких-нибудь пять сантиметров. Он был одет в темный деловой костюм и белую рубашку с однотонным галстуком, а в выражении его круглой румяной физиономии с маленькими живыми глазками угадывалось что-то такое, из-за чего ее обладателя так и подмывало назвать унтером. На самом деле он имел чин майора, но это мало что меняло: рожденный унтер-офицером, унтер-офицером он и оставался — в душе, в мыслях и в поступках. Да и мера возложенной на него ответственности больше приличествовала старшине или, в крайнем случае, прапорщику, чем офицеру с двумя просветами на погонах. Его фамилия была Швырев; хорошо зная ему цену, хозяин держал его при себе за собачью преданность и неспособность самостоятельно рассуждать, каковая неспособность автоматически исключала вероятность неповиновения или, упаси боже, обдуманного предательства с его стороны.
Швырев нес стул с вертящимся сиденьем — не современное офисное кресло на колесиках, а громоздкую металлическую конструкцию на массивной чугунной крестовине, обтянутую потрескавшимся от старости коричневым дерматином, один взгляд на которую воскрешал в памяти интерьеры сберкасс, зубоврачебных кабинетов, почтовых отделений и армейских аппаратных времен застоя. Швырев с лязгом опустил этот раритет на пол в центре помещения и, отдуваясь, отступил в сторонку.
Вслед за ним, едва протиснувшись сквозь дверной проем, в помещение, пыхтя и сопя, вошли двое крепких мужчин в камуфляжных костюмах без погон и знаков различия. Один из них был обрит наголо, короткие волосы другого были сплошь седыми, хотя, судя по виду, он едва перешагнул сорокалетний рубеж. Держа под мышки, они волочили третьего, явно пребывающего в бессознательном состоянии. Это был крупный грузноватый мужчина в светлой куртке спортивного покроя; его голова безвольно свешивалась на грудь, и на первый взгляд могло показаться, что на ней надета каракулевая шапка с черным кожаным верхом. При ближайшем рассмотрении, однако, «шапка» оказывалась обрамленной седыми курчавыми волосами лысиной — правда, черной, как сапог, с синеватым отливом, характерным для коренных обитателей глубинных областей Африканского континента.
Охранники, в данный момент больше напоминавшие грузчиков, только что втащивших на пятый этаж концертный рояль, с огромным облегчением опустили свою ношу на стул. Африканец безвольно завалился на бок, его усадили ровно; потом бритоголовый охранник взял его за шиворот и, наклонив вперед, стал возиться с наручниками, что сковывали за спиной его руки. Швырев вышел; седой охранник присел на корточки и, кряхтя, извлек из кармана обрезок прочной нейлоновой веревки, чтобы привязать лодыжки пленника к облупленной чугунной ноге кресла. Голова африканца запрокинулась на спинку. У него было круглое лицо, в чертах которого усматривалось несомненное сходство с мордой пожилого орангутанга, — не хватало разве что рыжих косматых бакенбард. По левой щеке от виска до нижней челюсти тянулся уродливый, неправильно сросшийся рубец; в седых курчавых волосах застрял мелкий мусор явно растительного происхождения, рукав и левый бок светлой куртки были испачканы землей: пленника доставили сюда в багажнике машины Швырева, который накануне ездил в деревню, где обитала его теща, за картошкой.
Бритоголовый наконец справился с замком наручников и высвободил из-за спины африканца его правую руку, намереваясь приковать ее к подлокотнику кресла. Внезапно черная с розоватой изнанкой ладонь сомкнулась на запястье бритоголового, сдавив его с неожиданной, пугающей силой; левая рука пленника метнулась вперед, как атакующая кобра, и вцепилась скрюченными пальцами в глотку охранника. Одновременно с этим африканец резко поднял согнутую ногу; челюсти седого тюремщика лязгнули, когда колено пленника со страшной силой ударило его в подбородок, и он мешком пятнистого тряпья отлетел к стене.
Черные пальцы все глубже вонзались в горло противника, мертвой хваткой стискивая кадык. Африканец ударил бритоголового в лицо кулаком свободной руки, из сломанного, свернутого набок носа ручьем хлынула кровь, и бритоголовый скорчился на полу, схватившись обеими руками за раздавленную гортань. Он хрипел и кашлял, брызгаясь кровью, ноги в начищенных до блеска армейских ботинках судорожно скребли по бетону.
Африканец уже был на ногах. Пистолет бритоголового в мгновение ока перекочевал из кобуры на его боку в руку недавнего пленника. Это был «стечкин» — излюбленное, хотя и слегка морально устаревшее оружие русского спецназа. Он обладал массой достоинств, главным из которых африканцу в данный момент представлялся его солидный вес. Второй охранник уже начал подниматься с пола, пьяно поматывая головой, и пожилой нелегал использовал упомянутое достоинство, с силой обрушив рукоятку пистолета на покрытый короткой седой щетиной затылок. Охранник издал странный квакающий звук и ничком распластался на полу. Африканец склонился над поверженным противником, а когда выпрямился, в руках у него было уже два пистолета, а карман тесноватой для него светлой куртки оттягивали две запасные обоймы.
Из коридора послышалось приближающееся дребезжание, и через несколько секунд вернувшийся Швырев вкатил в камеру металлический столик на колесах, вроде тех, на которых зубные врачи раскладывают свои похожие на орудия палача-изувера профессиональные причиндалы. Сходство усиливалось тем, что на вафельном полотенце, покрывавшем верхнюю поверхность столика, действительно были разложены всевозможные инструменты и приспособления — вряд ли имеющие отношение к зубоврачебной практике, но не менее, а может быть, и более жуткие, чем разнокалиберные сверла и блестящие, с хищно изогнутыми челюстями щипцы дантиста.
Преодолевая высокий порог, майор сосредоточил внимание на столике, опасаясь рассыпать свой пыточный арсенал. Эта осторожность дорого ему обошлась: творящийся в камере непорядок Швырев заметил, когда было уже поздно. Не тратя времени на придумывание новых приемов, притаившийся за дверью пленник ударил его по затылку рукояткой «стечкина», и гордящийся своим майорским чином унтер рухнул, с грохотом опрокинув столик. Вскоре он уже был прикован к креслу двумя парами наручников, а во рту у него, плотно туда забитое, торчало кепи одного из охранников, для надежности закрепленное обернутым вокруг головы брючным ремнем.
