Километрах в двадцати от сгоревшей заправки им повстречался грузовик. В кузове было полно народу, каких-то пестрых тюков, чемоданов, ящиков и узлов; среди всего прочего там поместилось даже несколько коз. Люди пели — так, как умеют петь только африканцы, — отбивая ладонями ритм по донышкам мятых закопченных кастрюль и фанерным бокам каких-то ящиков, и сквозь пелену клубящейся красной пыли на темных лицах сверкали белозубые улыбки. Юрий успел заметить в пыльном ветровом стекле грузовика две круглые, окруженные звездочками мелких трещин дырки, которые не могли быть ничем, кроме пулевых пробоин, а в следующее мгновение грузовик прогромыхал мимо, оставив после себя только пыль и медленно затихающую в отдалении песню.
Какое-то время они с Быковым еще пытались разговаривать, но вскоре беседа увяла сама собой. Планы их были неясны, перспективы туманны, а болтать ни о чем, чтобы насладиться звуками собственного голоса, ни тот, ни другой не умели, да и потребности такой не испытывали. Быков курил сигарету за сигаретой, время от времени опять принимаясь разглядывать карту, как будто это была не пестрая зелено-коричневая бумажная простыня, а что-то вроде телевизора, по которому могли показать что-то новенькое. На заднем сиденье было тихо: утомленная жарой, тряской и новыми впечатлениями, среди которых, увы, было очень мало приятных, Даша задремала. За кормой «лендровера» клубилась невесомая красная пыль, обещающая после первого же дождя превратиться в непролазную грязь. Впрочем, ожидать выпадения сколько-нибудь серьезных осадков раньше весны не приходилось, да и Юрий с Быковым не собирались застревать здесь надолго.
Вскоре Роман Данилович перестал тиранить ни в чем не повинную карту. Глаз его Юрий не видел, поскольку те были закрыты большими солнцезащитными очками, но, судя по тому, как безвольно моталась, то и дело падая на грудь, его увенчанная широкополой шляпой голова, Данилыча тоже одолевала дремота. Юрий машинально потянулся к приборной доске, но радиоприемника, не говоря уже о современной магнитоле, здесь не было и в помине, и он ограничился тем, что закурил сигарету.
Заметных следов военных действий по дороге больше не встречалось, хотя, если верить карте и тому, что удалось узнать в городе, зыбкая, изменчивая линия фронта была еще далеко впереди. То есть линии фронта как таковой здесь, как в любом краю, где ведется партизанская война, не существовало, но до района, по-прежнему контролируемого отрядами «президента» М’бутунга, оставалось еще километров двести или чуточку меньше. Юрий предположил, что первый же танковый удар по передовым позициям войск независимой Верхней Бурунды опрокинул бравое чернокожее воинство, обратив в паническое бегство, и кончился этот великий драп только тогда, когда беглецы достигли лесистых предгорий. Там, на крутых каменистых склонах, среди непролазных девственных лесов, эффективность танков и авиации существенно понизилась, что позволило отступающим худо-бедно закрепиться и дать преследователям какой-никакой отпор. А может быть, мятежники просто запыхались, а в танках, которые загнали их в лесные норы, кончилась солярка; наверняка Юрий ничего не знал, но все, что он успел увидеть с начала своей командировки, убеждало: здесь возможно еще и не такое.
Юрий постарался выбросить тревожные мысли из головы, и это оказалось неожиданно легко. Сейчас, когда ничто вокруг не напоминало о войне, было очень приятно просто вести машину, притворяясь, что эта поездка — обычное сафари, легкая, ни к чему не обязывающая прогулка по местам, куда редко забираются европейцы и где он давно мечтал побывать. Все здесь было не такое, как дома, и даже воздух пах иначе и был другим на вкус. Это была Африка — страна невиданных зверей и фантастических ландшафтов, и Юрию совсем не хотелось думать о судьбе полутора десятков российских инженеров и техников, бесследно затерявшихся где-то в этих местах. Потому что наиболее вероятным выглядело самое скверное из возможных предположений, и даже его было очень нелегко проверить. Хорошо рассуждать, сидя в московской квартире или за столиком уличного кафе в Момбасе: дескать, тут никто ничего не знает, и ладно — на месте разберемся. И вот оно, место, — тысячи, миллионы гектаров диких, малоисследованных земель, населенных крупными хищниками, ядовитыми змеями и насекомыми, а также вооруженными до зубов дикарями. Именно дикарями, потому что дикарь, как и жулик, — понятие интернациональное, не имеющее отношения ни к цвету кожи, ни к уровню образования. Да, место хорошее, что ни говори, но дела тут творятся поганые, а хуже всего, что ни на одном дереве не видать таблички с указателем: партизаны — направо, российские железнодорожники — прямо и налево. И спросить, что характерно, не у кого…
Железная дорога появилась перед ними совершенно неожиданно. Не было ни дорожных знаков, ни шлагбаумов, ни светофоров; пыльный проселок сделал очередной поворот, огибая голый пригорок с изъеденными эрозией скальными выступами, и Юрий затормозил, увидев впереди характерный металлический блеск прячущихся в траве рельсов.
Никаким строительством тут, разумеется, и не пахло, да никто и не ожидал, что, проехав сколько-то километров пыльной грунтовкой до ее пересечения с железной дорогой, сразу наткнется на палатки или, скажем, вагончики, из которых навстречу своим спасителям с радостными воплями выбегут исхудалые, обросшие бородами соотечественники.
— Ну и что дальше? — поставив на рельс ногу в пыльном ботинке, мрачно осведомился хмурый спросонья Ти-Рекс.
Юрий не ответил: подняв капот, он копался в двигателе. На последних километрах тот начал нехорошо, подозрительно чихать, хотя бензина было еще почти полбака. Мотор густо зарос мохнатой коричневой грязью, состоявшей из перемешанной с протекшим моторным маслом пыли; детали, на которые масло не попадало, были просто пыльными и ржавыми. Тут наблюдалась уйма небрежных проволочных скруток и пересохшей, намотанной впопыхах изоленты. В очередной раз обжегшись о раскаленный блок цилиндров, Юрий плюнул и бросил свои бесполезные изыскания, ограничившись тем, что долил в двигатель масла: было совершенно очевидно, что надо чистить либо карбюратор, либо бензопровод, либо и то и другое разом. Якушев решил, что это подождет, поскольку вовсе не был уверен, что, разобрав данный конкретный механизм, сумеет снова его собрать: уж очень оно все было ржавое, дряхлое, так и норовящее рассыпаться прямо в руках.
— Надо бы прошвырнуться вдоль железки, — рассуждал тем временем Быков. — Участок, который контролировал этот прохвост до того, как его отсюда поперли, совсем небольшой — километров двадцать, ну, тридцать…
— Без дороги, — с лязгом захлопнув капот и вытирая грязные руки замасленной тряпкой, подхватил Юрий, — на этом корыте… Что-то я, Данилыч, сомневаюсь.
— А что ты предлагаешь? — с надеждой спросил Ти-Рекс.
— А хрен его знает, — честно ответил Якушев.
Даша, устав бродить вокруг, присела на рельс. Изогнувшись, чтобы достать из заднего кармана шортов пачку сигарет, она оперлась свободной рукой о горячее, чуть тронутое рыжим налетом ржавчины железо и, неожиданно передумав курить, замерла, будто к чему-то прислушиваясь. Потом переменила позу, присев на корточки, уперлась обеими руками в промасленный щебень насыпи и, повернув голову набок, прильнула к рельсу ухом.
