— Это ты у него спроси, — посоветовал Швырев, кивнув в сторону кресла. — В конце концов, кто из нас негр?
— Почему, а? — почти дружелюбно спросил у М’бутунга охранник.
— Не скажу, — пошел в глухой отказ африканец.
— Скажешь, — заверил Швырев и снова с хрустом ударил его по разбитой в кровь физиономии. — Ты у меня еще не то скажешь!
— Скажу, — кашляя и плюясь кровью, неразборчиво пообещал М’бутунга. — Когда ты отсосешь у дохлой мартышки. Сами вы дикари! Потеете тут, как негры, вместо того чтобы купить одну-единственную ампулу скополамина… Может, у вас денег нет?
— Может, предложишь взаймы?
— Я уже предложил, — оскорбительно улыбнулся разбитым ртом африканец. — Отсоси у дохлой мартышки, тогда и поговорим.
Швырев провел мощный апперкот, заставив голову упрямого пленника запрокинуться на спинку кресла, и потряс в воздухе ушибленной кистью руки.
— Борзый, сука, — сказал седой охранник. — Была б моя воля, я б его живьем на ленточки порезал. Сколько он, гнида, наших ребят положил!
— Еще порежешь, — пообещал Швырев. — Живым ему отсюда не уйти. Потому и хорохорится, что терять уже нечего.
М’бутунга снова засмеялся и был награжден очередным ударом, от которого едва не потерял сознание. Наверное, дразнить тюремщиков не стоило, но, с другой стороны, почему бы и нет? Он не боялся боли и привык ее терпеть; сейчас, не имея возможности ударить в ответ, он мог лишь трепать врагам нервы, чем и занимался в меру своих способностей. Происходящее было просто предварительными ласками, прелюдией, которую следовало терпеливо переждать; до прихода Писаря ему ничего не грозило, кроме более или менее сильных побоев.
Временно прервав словесные дебаты, Швырев принялся старательно и умело обрабатывать пленника кулаками. Тот дважды терял сознание, и оба раза седой охранник приводил его в чувство, обливая холодной водой из стоящего наготове ведра. Его бритый наголо напарник, из предосторожности, ставшей следствием приобретенного накануне горького опыта, дежуривший за открытой дверью, с ворчанием забирал пустое ведро и вскоре возвращался с полным. На бетонном полу стояли лужи, вода в которых имела розоватый оттенок. Швырев с головы до ног забрызгался кровью, его правая перчатка лопнула по шву, и наполовину превращенный в отбивную котлету экс-президент Верхней Бурунды заметил это.
— А у меня СПИД! — с трудом шевеля чудовищно распухшими, почерневшими, рассеченными в двух местах губами, невнятно произнес он и, озабоченно ощупав кончиком языка шатающийся зуб, добавил: — И значит, ты умрешь…
Занесший, было, кулак для нового удара Швырев заколебался и медленно опустил руку. Его круглая румяная физиономия мгновенно стала далеко не такой румяной, как прежде, а свирепая радость палача, измывающегося над беззащитной жертвой, уступила место выражению озабоченности и испуга. Продемонстрированное пленником знание классики русского рока майора нисколько не впечатлило, зато угроза, содержавшаяся в перефразированной строчке из известной песни, заставила крепко задуматься.
— Врешь, сука, — нерешительно сказал Швырев.
— Честно говоря, я и сам не знаю, — улыбаясь окровавленным ртом, признался М’бутунга. — Не успел провериться. Ничего, время покажет.
— Между прочим, Африка — родина СПИДа, — снова не к месту блеснул эрудированностью охранник. — Так что, может, и не врет.
— Заткни пасть и дай сюда демократизатор, — потребовал майор. — Понабирали умников на мою голову… — Он взял протянутую охранником резиновую дубинку и похлопал ею по обтянутой перчаткой ладони. — Ничего, ниггер, через эту штуковину зараза не передается! Ну что, продолжим?
— Отставить! — прозвучал со стороны двери начальственный окрик. — Развлекаетесь? — спросил, переступая порог, Писарь. — Ты, Швырев, в своем репертуаре — напакостил, как свинья, сам с головы до ног заляпался… Никакого уважения к главе иностранного государства! Кто же так допрашивает президентов?
— Какое государство, такой и президент, — проворчал Швырев, отдавая охраннику так и не пригодившуюся дубинку. — Это макака бешеная, а не президент! Обзывается, матерится, как биндюжник, да еще и пугает — СПИД у него, говорит…
— Очень может статься, — даже не подумал утешать своего подручного бессердечный Писарь. — Вирусу что биндюжник, что президент — все едино. Думать надо, прежде чем руки распускать. А теперь плакать поздно. Но ты не переживай — все там будем. Зато развлекся, посвятил полчаса любимому занятию. К тому же получил дополнительный козырь. В следующий раз, когда станешь кого-нибудь допрашивать, сразу так ему и скажешь: дескать, я спидозный, будешь запираться — трахну тебя разочек, и ты покойник… Расколется как миленький!
— Зря вы так, — совсем расстроился Швырев. — Что значит «развлекся»? Я просто хотел его немного размягчить…
— Вижу, — сказал Писарь, окинув красноречивым взглядом избитого до полусмерти пленника, кровь на полу и стенах, встрепанного, перемазанного красным, как упырь, майора и разложенный на передвижном медицинском столике пыточный арсенал. — По-твоему, размягчить — значит переломать все кости и превратить в отбивную? Ты б его еще на фарш перекрутил, чтоб совсем уж мягко было! Все, ступайте все трое! Ждите меня наверху.
Железная дверь закрылась с деликатным лязгом, и старые знакомые остались наедине.
— Потолкуем? — непринужденно предложил Писарь.
— Зря ты их отпустил, — проигнорировав риторический вопрос, невнятно проговорил М’бутунга. — Надо было сразу замочить. А вдруг я им все рассказал? Пока ты тут со мной будешь возиться, они уже далеко убегут!
— Ты все такой же шутник, — холодно улыбнулся Писарь. — Молодец, присутствие духа терять нельзя ни при каких обстоятельствах! А насчет ребят не волнуйся, никуда они не побегут. Потому что, в отличие от тебя, знают: от меня не убежишь, я не то что из-под земли — из-под антарктической ледовой шапки достану! Да и не сказал ты им ничего. По роже твоей протокольной вижу, что не сказал.
— А вдруг? — продолжал давить противнику на психику изворотливый экс-президент. — Рожа — не показатель, особенно в таком состоянии.
— Сейчас проверим, показатель или не показатель, — пообещал Писарь и, небрежно смахнув со столика устрашающе поблескивающие хромом и никелем железки, положил на него извлеченный из кармана одноразовый шприц в стандартной аптечной упаковке.
За шприцем последовала ампула — не ампула, собственно, а маленький пузырек с герметично завинчивающейся пробкой, наполненный какой-то мутно-коричневой жидкостью.
— Скополамин? — без необходимости поинтересовался М’бутунга, наблюдая за тем, как Писарь неумело, явно без привычки, совершает нехитрые приготовления к инъекции. — Пентотал натрия?
— Не то и не другое, — рассеянно откликнулся Писарь. Надорвав упаковку, он извлек шприц, снял с иглы защитный пластмассовый колпачок и погрузил ее кончик в содержимое пузырька. — Здесь коктейль из барбитуратов — если верить автору, забористая штука, куда забористей скополамина. А главное, уникальная, состряпанная специально для тебя — по индивидуальному рецепту, с учетом особенностей твоего организма… Есть среди моих ребят один тип, кличка — Алхимик. Чокнутый, конечно, и вдобавок отъявленный расист, но талант, каких поискать. А главное, настоящий фанат своего дела. Представляешь, разработал собственную теорию, по которой одни и те же вещества по-разному воздействуют на представителей различных рас. Бред, конечно, но, как ни странно, неоднократно подтвержденный практикой. Это как с астрологией: любой здравомыслящий человек тебе скажет, что астрология — полная чушь и шарлатанство, а предсказания тем не менее сбываются чаще, чем составленный учеными мужами прогноз погоды…
