Условия действительно были не самые подходящие. Операцию пришлось проводить в каком-то грязном бетонном подвале, при свете переносного софита, какими пользуются фотографы, с минимальным набором инструментов, предоставленных хозяевами и примерно так же подходящих для пластической хирургии, как топор-колун и двуручная пила — для хирургии обычной, пусть даже военно-полевой.
— Да ладно вам — условия, — послышалось из-под противогаза. — Вы рожу его видали? Думаете, это украшение ему в швейцарской клинике сделали?
Спорить с этим было трудно. Страшный, неправильно сросшийся рубец через все лицо, большой треугольный шрам на левой лопатке и характерный след от сквозного пулевого ранения на правом плече прозрачно намекали на богатую биографию, в которой, увы, не нашлось места для визита в институт пластической хирургии — да если уж на то пошло, то и в нормальный современный госпиталь. Помимо старых шрамов, на теле пациента усматривались следы недавних жестоких побоев, да и операция, только что завершенная доктором Селиверстовым, вряд ли была направлена на укрепление его здоровья.
Доктор напомнил себе, что все это его не касается и что заботиться ему сейчас надлежит прежде всего о своем собственном здоровье. Это было как-то некрасиво и шло вразрез с этическими нормами и принципами, разработанными основоположниками современной медицины. Эти люди без раздумий жертвовали собой ради спасения больных — не то, что Петр Вениаминович Селиверстов, который за десять лет медицинской практики не спас ни одной человеческой жизни, а теперь вот, похоже, активно содействует преднамеренному убийству. А с другой стороны, было бы интересно посмотреть, что стал бы делать, к примеру, доктор Пирогов — между прочим, не только светило военно-полевой, но и отец косметической хирургии, одним из первых предложивший хирургическим путем маскировать следы ранений, — в такой вот ситуации.
А ситуация была, без преувеличения, аховая. Доктор Селиверстов имел очень смутное представление о том, как очутился в этом бетонном склепе. Он помнил, что ушел с работы пораньше, собираясь прошвырнуться по магазинам и поискать подарок жене к годовщине свадьбы. На стоянке возле клиники к нему подошел какой-то бородатый гражданин — не бомж, нет, скорее уж представитель так называемого андеграунда, нешибко успешный рок-музыкант, художник или мнящий себя непризнанным гением графоман — и довольно вежливо поинтересовался, который час. Петр Вениаминович поддернул левый рукав куртки, чтобы посмотреть на часы, и в этот момент произошло что-то, на чем его воспоминания обрывались и начинались вновь с того момента, когда он пришел в себя в этом подвале и едва не умер от испуга, увидев склонившиеся над ним противогазные рыла: одно зеленое, одно черное и еще одно — бледно-серое. Сначала он подумал, что стал жертвой террористического акта, или на каком-нибудь заводе произошла утечка ядовитых газов, или, упаси бог, началась мировая война, но вскоре выяснилось, что все эти предположения весьма далеки от истины. Состав атмосферы не таил прямой угрозы его здоровью и жизни — угроза заключалась в незнакомцах, которые не поленились напялить противогазы, чтобы впоследствии не быть опознанными.
— Условия как условия, — сказал собеседник доктора Селиверстова. Противогаз на нем был бледно-серого цвета, с выступом в лицевой части, очертания которого напоминали череп мартышки, и непривычно маленькими стеклянными кругляшами на месте глаз. В отличие от своих коллег, которые щеголяли в камуфляжной униформе без знаков различия, этот человек был одет в довольно приличный темно-серый костюм и белую рубашку с галстуком. Правая пола пиджака была некрасиво оттянута книзу лежащим в кармане пистолетом, рукоятка которого недвусмысленно отсвечивала из-под клапана. — Вы закончили, доктор?
— Настолько, насколько это возможно, — сердито сказал Петр Вениаминович. Затянув узел повязки, он отступил от кресла и стал нервными движениями снимать перчатки.
Между делом он отметил про себя, что повязка, как и шов, вышла неаккуратная, а главное, ненадежная. Это лишь увеличило начавшее овладевать им раздражение, причем настолько, что оно едва не пересилило страх. Чего, спрашивается, можно требовать от человека, вынужденного работать в таких условиях?! В грязном подвале, без элементарного оборудования и инструментов, под дулом пистолета и еще, не забудьте, в окружении трех резиновых нечеловеческих рыл… А главное, без опытной хирургической сестры, которая и должна заниматься ерундой наподобие накладывания повязок!
Серый противогаз повелительно кивнул черному и зеленому. Зеленый расстегнул наручники, и охранники, зайдя с двух сторон, подхватили голого по пояс африканца под мышки. На вид ему было около пятидесяти, хотя без остриженных седых кудряшек, которые сейчас валялись по всему полу, он начал выглядеть чуточку моложе. Живот у него уже заметно отвис и стал дряблым, но развитая мускулатура все еще вызывала опасливое уважение. Когда его стали поднимать, забинтованная голова бессильно свесилась на грудь, и пациент, не приходя в сознание, невнятно и с сильным акцентом, но прочувствованно и со знанием дела выругался матом.
— Видал? — отчего-то перейдя на «ты», сказал врачу человек в костюме и сером противогазе с мартышечьей мордой. — А ты говоришь — условия…
Пациента без особых церемоний уложили на скрипучую, накрытую грязноватым тощим матрасом железную койку. Последний раз доктор Селиверстов видел такие койки, когда тянул срочную службу в Чите, причем видел не в казарме и не в санчасти, где служил в качестве медбрата, а в холодной каптерке — говоря по-человечески, в сарае, — где хранилось пришедшее в негодность и ожидающее списания барахло. Зеленый противогаз, не мешкая, пристегнул наручниками правое запястье африканца к железной раме панцирной сетки и поспешно отошел, словно опасаясь, что только что прооперированный, лежащий без сознания человек схватит его за штаны или даст тумака. Черный противогаз небрежно укрыл пациента синим казенным одеялом с тремя серыми полосками в ногах, тоже отошел и остановился у двери, по примеру коллеги расставив ноги на ширину плеч и сложив руки поверх причинного места.
Теперь все три пары круглых противогазных стекляшек не мигая смотрели на доктора Селиверстова, и тот с замиранием сердца понял, что настала его очередь узнать свою судьбу.
— Рассчитаемся, — выдвинувшись на передний план, предложил серый противогаз и сунул руку за левый лацкан пиджака.
Петр Вениаминович испытал малодушное желание пискнуть: «А может, не надо?» — но короткопалая мясистая ладонь уже вынырнула из-за лацкана, держа, к немалому облегчению доктора, не пистолет или нож, а довольно внушительную на вид стопку тысячерублевых купюр.
— Получите, — сказал серый противогаз, отчетливым военным жестом протягивая деньги хирургу. — И попрошу иметь в виду следующее: мы знаем, как вас зовут, где вы работаете и по какому адресу проживаете. То же касается вашей жены и детей…
— Вы это уже говорили, — дрожащей рукой запихивая деньги во внутренний карман пиджака, раздраженно огрызнулся врач.
— Повторение — мать учения, — глухо прогудел голос из-под серой резиновой маски. Его обладатель, явно забывшись, достал из кармана пачку сигарет, выудил одну, поднес к выпускному отверстию лепесткового клапана, спохватился и убрал сигарету обратно в карман. Черный противогаз коротко хрюкнул, зеленый едва заметно покачал головой: вот дает! — Я хочу, чтобы вы поняли, — сделав вид, что ничего не произошло, продолжал серый противогаз, — что видны нам как на ладони. Мы будем следить за каждым вашим шагом, и малейшее поползновение поделиться с кем бы то ни было впечатлениями от сегодняшней прогулки кончится для вас очень печально. Если вы или кто-то из ваших близких, друзей и знакомых обратится по этому поводу в правоохранительные органы, такое обращение автоматически повлечет жесткие, я бы даже сказал крайние, меры. Вам все понятно?
