Такое неприятно слышать от врага, отвратительно — от друга. А от врача, возившегося с твоим дохнущим организмом и заставившего его существовать далее, это проклятие до двенадцатого колена, стакан адской смолы, вылитый на душу. Этот ожог не заживет никогда.
Слезы моментально высохли. Потерять бы сознание, но он — достаточно крепкий современный юноша, а не анемичная красотка позапрошлого столетия. Физически, во всяком случае.
— Зачем тогда спасали? — сморозил Андрей несусветную глупость.
Врач резко оттолкнул его голову. Не было бы подушки — было бы сотрясение.
— Гаденыш, — протянул доктор. — Тебе семнадцать лет, ты здоров как слон, дурные вопросы задаешь как раз под стать. Моя б воля — я б тебя.
— Что, не лечили бы? — злорадно улыбнулся пацан.
— Ну как это «не лечил»? Еще как бы лечил! Честнее, чем сейчас. Только потом бы не валандался. Ты бы у меня в сортире, на полу возле очка долечивался, а не в палате. Тогда бы поумнел.
Андрей задохнулся от злости — бессильной, горькой, от ненависти к своей беспомощности и неудачливости. Ни к девушке отнестись нормально не смог, ни руки наложить как следует. И вот теперь. Ответить бы этому гаду!
Ну и ответил:
— Я все равно жить не буду. Вы же меня ненавидите? Так сделайте укольчик — наверняка что-нибудь в загашнике есть. Какой-нибудь. рибофлавин.
— Рибофлавин, засранец, это витамин В — во-первых. Во-вторых: дрянь вроде тебя ненавидеть — себя не уважать. Вот когда в Афгане приходилось пленных «духов» лечить. Их ненавидел, потому что достойны были. А ты — отрыжка. В армии ты бы сапоги чистил призывникам даже за день до дембеля.
— Я тогда сам себя убью! — Андрея просто распирало от эмоций, но если бы он знал, что со стороны смешон.
Доктор глумился:
— И как? Таких, как ты не зря к койке приматывают. Ну, давай, попробуй себя прикончить. Очень смелый, да? Так откуси себе язык, чмо, и глотай кровь, пока не окочуришься! Побледнел? Очко на минус? То-то!
— Все равно, — прошептал Андрей.
Доктор сунул руки в карманы и навис над пациентом. Пристально посмотрел в глаза. Кивнул. Вышел.
Андрей рванулся опять, но зафиксировали его на славу. Ладно, пусть только освободят. В туалете наверняка зеркало будет. Разбить — и по венам!
Суицидальную фантазию прервал доктор, вернувшийся в палату со шприцем.
— Говоришь, убить тебя?
Андрею стало не по себе от интонации, но все-таки он подтверждающе кивнул головой.
Врач откинул с Андрея простыню, присел на край койки.
— Тогда вот какое дело. Сам понимаешь, медицина у нас бесплатная, так что иногда попадает впросак. Вот, например, надо больному почку пересадить, а где клиника на донорский орган денег найдет? И своих у человека тоже нет. Что ж, помирать? Так вот, Андрюшенька, если хочешь на тот свет — воля твоя. Но вот органы мы в расход не пустим. Они у тебя вполне в норме, чего добру-то зазря пропадать? Будет нам запас. Людям хоть какую-то пользу принесешь, в моих глазах не дерьмом, а человеком останешься. Как перспектива?
Снотворное уже не угрожало жизни, но временно сдвинуло адекватность восприятия и притупило интеллект. В результате никак не удавалось понять, что за игру затеял доктор. Он же не мог говорить серьезно? Или мог? Скорее всего — мог. Он презирает незадачливого самоубийцу, нервы у него наверняка стальные. В Афгане был, опять же.
— Вы врете, — заключил Андрей.
Врач дернул уголком рта.
— Отчего же вру? Вот сейчас укольчик тебе вкачу, и поедем в морг. Думаешь, ты первый? Ты вообще хоть иногда задумывался, где обыкновенные больницы берут донорские органы? За какие шиши они купят ту же самую почку? Двадцать тысяч долларов. Ты представить эти деньги в состоянии? Я — так вот очень слабо.
И он, направив острие иглы в потолок, слегка надавил на поршень. Тоненькая струйка подпрыгнула над стальной черточкой и упала несколькими капельками на лицо Андрею. Доктор достал из кармана халата коричневый стеклянный пузырек и клочок ваты. Протер спиртом руку пацана на плече.
— Что. что вы колете? — одеревеневшими губами выговорил напрягшийся юнец.
— Успокаивающее. Сейчас ты отрубишься — и поедем.
Игла больно ужалила в мышцу, внутри на пару секунд образовался упругий комок, который затем мягко растекся во все стороны. Доктор спокойно убрал шприц, отсоединил капельницу. Неторопливые действия врача убедили Андрея в том, что реаниматор и вправду намерен пустить его на запчасти. Вылезла даже уверенность в том, что больница ничего не получит — все уйдет по левым каналам «за бугор».
Надо было спасаться. Но как? Снотворное действовало, веки тяжелели.
Доктор, очень довольный, открыл дверь палаты. Зашел в изголовье, потолок поплыл — Андрея повезли прочь из реанимационной палаты. Сон и страх боролись за власть, страх побеждал, Андрей снова начал дергать путы.
Заехали в большой лифт. В сужающееся поле зрения мальчишки вплыл еще один врач.
— Наверх или в морг? — спросил он.
— В морг, — ответил реаниматор.
Андрей окончательно убедился, что сейчас умрет. Он хотел закричать — ведь в лифте свидетель. Он поможет, при нем не посмеют.
Прежде чем отключиться, он еще успел открыть рот.
Сон и страх были единым целым и длились вечность.
Но вечность тоже проходит. Андрей открыл глаза. Врач стоял перед ним склонившись.
— Ну, дергаться будем? — спросил он и, не дожидаясь ответа, вынул из нагрудного кармана халата скальпель.
Андрей уже в который раз попытался заорать. Получилось невразумительное сипение. Доктор нехорошо засмеялся и спросил:
— Что, жить охота?
Андрей кивнул.
— Неужели? А кто тут добить умолял? Передумал?
— Да!
— Уверен? Ты как следует подумай.
Пацан прислушался к себе и понял, что очень хочет жить — долго, десятки лет, сотню, даже инвалидом без рук и ног.
— Не убивайте меня, — прошептал он.
Врач поудобнее взял скальпель. Андрей прерывисто завыл.
— Да замолчи ты, дурак. И руками не махай, не то живо переломаю.
Доктор перерезал полотенца — одно за другим.
— Ишь, дергался во сне. Узлы насмерть затянул.
Едва став свободным, мальчишка свернулся калачиком и затрясся.
Сев на край постели — уже не той, из реанимации, на колесиках, а обычной кровати — даже деревянной, врач не больно, но крепко взял пацана за ухо, развернул лицо к своему и сказал:
— Твоя мать, подонок, поседела за одну ночь! Уже двенадцать часов ждет, пока ты оклемаешься. Сопляки, соплюшки — лезвия, петли, таблетки, с балконов скачут. А сами. жизни-то еще и не нюхали, не знают, что это! Как папуасы, что золото на стекляшки меняли. Если бы я тебя только откачал, ты бы через неделю опять ко мне приехал. или не ко мне, а на первый этаж. У нас там прозекторская. Кстати, через нее — одна из дорог сюда вот, и она поудобнее, чем тянуть каталку по урологии. Так и возим живых в морг. А тебе, придурку, я наглядно показал, что это — хотеть жить и не иметь такой возможности.
