Антон пробормотал что-то насчет того, что тут не грех и по дереву постучать, да вот беда — нету под рукой. В конце концов он постучал по собственной голове.
Борис с Татьяной поднялись по лестнице и зашли в квартиру. Там было темно и тихо. По первому впечатлению — никто не просыпался среди ночи и бунтов не устраивал. Хотя кто их знает, этих малолетних разрушителей…
Рублев сказал, что не прочь бы чего-нибудь сжевать, а то его в милиции не покормили. Жена засмеялась и на скорую руку сварганила что-то из имевшихся в холодильнике продуктов.
На шум пришла соседка, увидела их, отрапортовала, что дети спали спокойно, и ушла к себе.
Борис, жуя бутерброд с ветчиной, наконец-то обратил внимание на деньги, выданные ему в качестве вознаграждения. Посчитал и понял, что этот нервный тип и вправду щедр. Или же это для него такие семечки, что и думать нечего.
Так или иначе, но пять тысяч долларов он отстегнул.
— Вот такой неплохой финал у вечера, — усмехнулся Рублев. — Можно детей куда-нибудь сводить и купить много чего…
Татьяна искоса посмотрела на деньги. Они стали как бы материальным отражением происшедшей неприятности.
Борис дожевал бутерброд и сказал:
— Все, пойдем спать. Хорошо, что завтра на работу не надо.
Глава 10
Жизнь все-таки подарила Борису пару дней отдыха, прежде чем взяться за него по новой. Ну, был еще один поход в милицию, но уже короткий, на подписание еще пары протоколов. А так — Комбат блаженствовал.
Антон стал союзником этой внезапной паузы, объявив Рублеву, что неделю он его видеть на работе не желает. Пусть для начала заживет рана, тогда можно будет и за стойку становиться. Работодатель еще и пошутил. Да так, что у Бориса чуть не вырвалось ругательство. Дескать, он, Антон, надеется, что никаких бандитов не появится в «Семи ветрах» раньше, чем Комбат вернется в полном здравии. Рублеву не хотелось бы, чтоб вообще кто бы то ни было лез туда, но не ругать же собственного директора последними словами!
А на третий день утром зазвонил телефон. Подошла Татьяна, послушала и пригласила Рублева. Тот, прежде чем взять трубку, вопросительно глянул на жену. Она прошептала:
— Голос какой-то знакомый, но не могу понять, кто это!
Рублев взял трубку.
— Алло, я вас слушаю, — сказал он.
— Доброе утро. Вы — Борис Рублев? — спросил голос, оказавшийся и правда знакомым. Но никакого понятия о том, откуда это ощущение, Борис так и не обрел. Потому просто согласился:
— Да, это я.
— Вас беспокоит Первый канал, передача «Человек и закон». Моя фамилия — Филимонов.
Рублев несколько секунд увязывал эти слова и голос в трубке. Да, вроде все прекрасно увязывалось — этот хрипловатый баритон он слышал из телевизора множество раз.
— И чем я могу вам помочь? — спросил Борис.
— Мы хотели бы пригласить вас в нашу завтрашнюю передачу.
Борис оторопел. Такого предложения он не получал никогда. Он осторожно уточнил:
— Извините, а вы ничего не перепутали? Вы точно позвонили туда, куда надо?
— Нет, Борис, мы ничего не перепутали. Понимаете, мы тут узнали про ваш поступок.
Рублев не сдержал стона. Ну за что ему еще и такое наказание?! Вот делать ему больше нечего, кроме как перед камерой кривляться! Вообще, в отличие от подавляющего большинства людей, Борис испытывал к телевидению стойкую неприязнь. Репортеры у него ассоциировались с враньем.
Он стал срочно придумывать повод, по которому можно было бы отказаться. Словно разгадав его мысли, Филимонов сказал:
— Борис, я бы очень хотел, чтобы вы приняли участие в программе. Понимаете, это будет необычный выпуск. Мы планируем провести нечто вроде дискуссии: как обстоят дела с преступностью в современной России и методы борьбы с ней. И мы хотели бы, чтобы вы участвовали в этой дискуссии гостем.
— А что, кроме меня, некому? — неприветливо спросил Рублев.
Филимонов ответил без малейшей заминки. Казалось, его никак не цепляет неприветливый тон собеседника. Хотя чего ему удивляться. Пресса — это ребята с железными нервами. Строго говоря, относительно всего, что касается их работы, можно утверждать: как дело доходит до профессиональных обязанностей — нервы у репортеров атрофируются.
— Да есть кому, конечно. Но вы — человек особенный. Не каждый день такое случается, чтобы один, безоружный, на два пистолета… Борис, ну пожалуйста!
— Что вообще от меня будет требоваться?
— Ну, я думаю, что у вас в жизни есть позиция и какие-то свои взгляды? Так вот, требуется только то, чтобы вы общались с другими участниками в студии, исходя из вашей позиции. Понимаете?
Рублев хмыкнул.
— А вас не волнует, что моя позиция может сильно отличаться от ортодоксальной?
— Прекрасно! — Борису показалось, что в этот момент Филимонов подпрыгнул. — Мы хотим, чтобы у нас в гостях были неординарные люди. Специально ради них мы делаем передачу, в корне отличающуюся от предыдущих выпусков!
Рублев вздохнул.
— Ладно, допустим, я соглашусь. Что дальше?
— Приезжайте завтра в Москву, позвоните мне в двенадцать часов дня. Мы пришлем за вами машину и доставим в студию. Хорошо?
— А я что, могу выбирать?
— Ну и замечательно! — Филимонов старательно не замечал грубоватый тон Бориса. Он надиктовал телефон и распрощался.
Рублев повесил трубку. И первая мысль, пришедшая ему в голову, была: «Ну и зачем я соглашался?» Он задумался. С одной стороны, неприятная это штука — телевидение. Врут, передергивают факты, вообще непонятно, зачем существуют. И стремиться, как говорят в народе, «попасть в телевизор» — это примерно то же самое, что желать искупаться в дерьме. С другой стороны, где еще можно высказать вслух то, что думаешь, и тебя будут вынуждены услышать? Необязательно — понять. Но вот услышать — точно.
Ну и, в конце концов, чего греха таить, интересно, как это происходит, когда тебя снимают и показывают по ящику.
— Что хотели? — спросила Татьяна, вернувшаяся в комнату.
— Не поверишь! Поеду сниматься в передаче «Человек и закон»! Пригласили в качестве гостя.
Татьяна всплеснула руками.
— Ничего себе! Это в честь чего? Неужели из-за этих отморозков?
— Именно потому. Там у них намечается какое-то обсуждение. Вот меня хотят видеть в качестве одной из обсуждающих сторон.
— С ума сойти! Вот уж подумать не могла, что выхожу замуж за будущую звезду экрана! — расхохоталась женщина.
Комбат почувствовал себя так, что впору провалиться сквозь землю.
— А когда показывать-то будут?
