Где-то в гуще всей этой предметной какофонии находилась кровать с больным. Она была полутораспальная, но казалась совсем маленькой. А еще меньшим выглядел на ней Костыль. Он вообще производил впечатление соринки, заваляв — шейся здесь только по чистой случайности.
— Привет, Миша, — донеслось с кровати, а соринка пошевелилась.
Пират осторожно приблизился, нашел наименее загроможденный стул, присел на его краешек. Азиат подвинулся ближе к середине комнаты, застыл со сложенными на груди руками — воплощенная буддийская невозмутимость.
— Здравствуй, Денис, — ответил Пират. Он, как и все, звал Костыля по имени и на «ты». Эта привычка неискоренима — в той среде, откуда вышли оба, обращение во множественном числе употреблялось только в качестве постановки дополнительного психологического барьера.
— Хорошо, что ты приехал, — сказал Костыль и улыбнулся. Пират вздрогнул от этой улыбки — она была черной как сажа. Рот Дениса от болезни и лекарств приобрел жуткий цвет, и на него невозможно было смотреть спокойно. А остатки зубов — желто-охряные — казались принадлежащими трупу.
— Ты звал, — ответил Пират.
— Да, Миша. Я хотел с тобой повидаться. Но не по делу, а так. Просто я уже и не знаю, сколько еще протяну. Может, месяц, может — неделю… Вот и набираюсь впечатлений, чтобы помирать в хорошем настроении.
Пират склонил голову. Он и сам не знал, откуда у старика эта приязнь к нему, почему Костыль именно его выделил из всех авторитетов Москвы и Подмосковья. И если бы Денис уже не был ветхим в то время, когда Пират принял на себя пост Смотрящего, то Костыль мог бы оказаться в его советниках. И тогда, пожалуй, история могла повернуть совсем в другом направлении. Но вот не сложилось, и ничего, кроме редких, но очень толковых подсказок, старик не мог предложить Пирату.
— Я даже не знаю, что тебе сказать. Врать не хочется, а правду ты знаешь и сам, — тихо и горько сказал Пират. — Только и могу, что признаться: мне будет очень не хватать твоего совета.
— Да разве это советы? — рассмеялся Костыль, будто затрещала старая пластинка. — Вот если бы ты появился, когда я был на ногах, тогда я бы давал тебе советы…
— Тогда, боюсь, у тебя были бы другие дела, кроме опеки над молодым вором.
— Может, и так, — пошевелил плечами Костыль. — Хорошо, что ты говоришь правду… Тогда вот еще что скажи — как там на улице?
— Осень начинается. Погода пока еще хорошая, но это ненадолго. Скоро начнутся дожди. А пока — бабье лето.
— Люблю бабье лето, — вздохнул Костыль. — Да если вдуматься, я любую погоду люблю, особенно сейчас, когда нет ничего больше, кроме потолка. Как думаешь, сколько трещин там?
Хрупкий корявый палец Дениса указал на потолок.
Пират поднял глаза. Потолок в комнате Костыля давно не ремонтировали. И на штукатурке трещин было столько, что сразу и не ответишь. Пират пожал плечами.
Костыль опять улыбнулся своей жуткой улыбкой и ответил сам:
— До позавчерашнего дня было две тысячи. А теперь две тысячи две. Добавилось немножко. Наверное, когда комнату проветривали, от перепада температур треснуло.
Пират почувствовал, что здесь что-то намечается. Потому что взгляд Костыля, скользнув по потолку, как-то очень пристально вперился в человека, сидевшего на стуле возле кровати.
— Я могу тебе чем-то помочь? — спросил Пират. — Может, тебе надо обезболивающее сильнее, чем то, что тебе колют?
Костыль прикрыл глаза:
— Ох, мне уже ничего не помогает. И колют мне что-то очень убойное, будь спокоен. Так что ты мне не лекарством помоги.
— А чем? — удивился Пират.
Костыль замолчал. Его глаза с мутно-желтыми белками и радужкой неопределенного цвета стали шарить по потолку. Как будто бы проверяли, все ли трещинки на месте. Кажется, старик собирался с духом сказать что-то очень непростое.
— Представляешь, Миша, у меня уже не получается держать кишечник, когда посрать хочу. Сестра не добегает, чтобы судно поставить. Белье меняется три раза за день… Это уже последняя степень гадости. Все, я уже не могу самого себя называть человеком. А очень хочется…
Пират молчал, выжидая.
Костыль попросил:
— Там вода стоит на столе, дай горло промочить.
Пират взял фарфоровую кружку с водой, поднес к губам больного. Тот приподнялся, тяжело дыша, дотянулся прозрачными губами до жидкости, сделал один длинный глоток. Откинулся на подушку, перевел дух. На лице его заблестели бисеринки пота.
— Последнее это дело — не считать себя человеком. Я так не могу, я всегда был мужиком, всегда считал, что смогу победить все что угодно… — сказал Денис печально. — И вот теперь валяюсь тут, как падаль… Знаешь, Миша, чего я по-настоящему хочу?
— Говори, — кивнул головой Пират.
Костыль вдруг напрягся.
— Черт… Позови сестру, а сам выйди. Вот, я опять не удержался.
Пират позвал, а выходя из комнаты, почувствовал, что в тяжелом букете запахов прорезался еще один. И стало вообще невыносимо дышать.
Он постоял в коридоре, пока сиделка не вынесла из комнаты судно, прикрытое оранжевой медицинской клеенкой.
Вернувшись, Пират увидел, что на глазах у Костыля блестят слезы.
— Миша, а знаешь, говорят, что человек всегда может выбирать. Может быть, не всегда между плохим и хорошим. Я тоже хочу, чтобы у меня сохранился выбор. Например, я хочу умереть не по-собачьи. Помоги мне в этом!
Пират удивленно привстал на стуле. Костыль пронзил его взглядом своих страшных глаз. Они заблестели, как у здорового, на дне зрачков появилась прежняя сила и уверенность. Денис продолжал, видя замешательство Пирата:
— Миша, я же знаю, что тебе доводилось убивать людей. Убей меня. Это не бред больного, не подумай. Просто ты сам не представляешь, как я устал от такой жизни. Я держался за нее столько, сколько мог. Но всему есть предел. Я на пределе. И дальше — некуда. Миша, пожалуйста, помоги мне уйти достойно…
Пират задумался, но ненадолго. Казалось, у него просят совершенно невозможного. Но так ли это на самом деле? Или все-таки есть смысл и оправдание безумной просьбе Костыля? Да и безумная ли она? Пират колебался. В принципе, что сложного в том, чтобы оборвать и без того тоненькую ниточку жизни этого человека? Но с другой стороны, как-то не по себе от того, что об этой смерти тебя попросили. Не частая просьба, что уж там говорить.
Пират представил на месте Дениса себя. И сомнения улетучились, как очень легкий спирт.
— Хорошо, я помогу тебе, — кивнул Пират.
На лице Костыля появилась улыбка. Счастливая, а не грустная — и это было еще страшнее. Неестественное это счастье — от близкой смерти.
— Только вот что, — сказал Пират. — Надо что-то будет наплести твоей сиделке. Она вряд ли обрадуется, что ее подопечного кто-то убил.
