Здесь все меня переживет,
Всё, даже ветхие скворешни.
И этот воздух, воздух вешний,
Морской свершивший перелет.
Однажды, когда все домашние разбежались по своим делам и мы с Анной Андреевной остались дома вдвоем, она спросила, сочиняю ли я стихи.
Я растерялся и честно признался, что при ней даже и говорить об этом как-то неловко. Но Анна Андреевна заметила, что все молодые люди когда-то пробуют сочинять. В конце концов мне пришлось уступить, я принес свой уже довольно потрепанный блокнотик и, запинаясь, стал читать стихи.
Вот некоторые из тех, которые жаль выбрасывать.
* * *
Море вечно бодает скалы
Белым лбом завитой волны,
И покачиваются кораллы,
Мне кивая из глубины.
Зазывают из душного мира
В бирюзовый прохладный уют,
Где хвостатые рыбы-Лиры
На морском языке поют.
* * *
Весна — это черное, мокрое, звонкое,
Это пыльные стекла и отблески крыш,
Весна — это вздыблено, спутано, скомкано,
Это в сучьях галдящий Париж.
Это новое небо и ветхие вещи.
Ослепительный свет и потемки в домах.
Это то, что нам с детства обещано
За терпенье, холод и страх.
* * *
Синие окна на темной стене.
Сумерки. Свет зажигать неохота.
Чу, колокольчик!.. Ко мне — не ко мне?
Фары блеснули за поворотом.
Фары машины! Стало быть, век
Где-то в начале двадцатого?
Может быть, счастлив стал человек?
Может, нашли виноватого?
Может, теперь и не ждут никого
Люди, которые в одиночестве?
Только забыли меня одного
Освободить от любви и от творчества.
* * *
За стенкой — мир. Он точит нож,
Пускает время вскачь,
Мехами раздувает ложь,
Стекло толчет в калач.
Нагую гонит честь мою
Через толпу бродяг
И камень вырвет на краю
Там, где последний шаг.
За миг, что были мы с тобой,
Он присчитает год.
Топор привяжет под полой,
Последний мост сожжет.
Новому месяцу
Давно ты не был. Похудел
И стал похож на отраженье…
Я через ветви подглядел
Твое туманное рожденье.
Еще один отмечен срок
Зачем? Чему он стал начало?
Какой еще упал оброк,
Ужели прошлой дани мало?
* * *
Ты забрела в мой сад.
С утра нe метены дорожки
В заборе, что ни шаг, дыра
И патиною серебра доска темнеет под окошком.
Но нет отсюда мне пути,
Я только здесь чего-то стою,
Здесь все мое и все мои,
И даже сизые дожди, предвестники покоя.
* * *
Я таких никогда не встречал.
Я таким ничего не дарил,
Говорили, бывает — молчал,
Говорили, придет — уходил.
* * *
Во все лицо моей земли
Косой рубец татарской плетки,
Но без него бы не могли
Ее узнать на общей сходке.
Запястие руки хранит
Узор кандального браслета,
И у меня в листе стоит
Тот след — особая примета.
Оставь, не жди и не зови,
Иди дорогою своею.
Стоит туман в крови зари
Над бедною землей моею.
* * *
Слезами капал в таз свинец,
Но дробью лег в патрон.
И вдруг упал с гвоздя венец
В конторе похорон.
Но больше не было чудес
И странных совпадений.
Я видел ствол, короткий блеск,
Соседи слышали паденье.
На память об Анне Андреевне у меня, или вернее у нас в семье, хранится и ее нежданный дар.
Еще с самой первой встречи, когда Ахматова только познакомилась с моей Гитанной, она как-то сразу стала относиться к ней с удивительным расположением и однажды даже устроила празднование ее дня рождения у себя на даче в Комарове.
Вечером, после застолья на веранде, когда я с ребятами отправился устраивать костер, Анна Андреевна увела Гитанну к себе в кабинет, а там надписала и вручила ей эту фотографию.
Фильм «Живой труп»
Читатель, наверное, уже заметил, что я всегда стремился найти работу в классическом репертуаре, и потому предложение режиссера Владимира Венгерова сниматься у него в экранизации пьесы Л. Н. Толстого «Живой труп» принял как драгоценный подарок. Впрочем, вряд ли найдется актер, который бы не согласился на роль Федора Протасова, тем более что я оказался в окружении прекрасных артистов.
У меня еще продолжались съемки, а моя Гитанна перебралась в Москву к своей маме, поскольку приближалось время рождения нашей дочки.
А после завершения работы в картине мне предложили возглавить актерскую секцию в Союзе кинематографистов, и мы всей семьей уже навсегда осели в Москве.
Конечно, мне хотелось найти пристанище где-то поближе к родной Ордынке. И надо же тому случиться, чтобы в это время Михаил Ильич Ромм переезжал из Дома кинематографистов на Полянке в новую квартиру, а нас поселили в его освободившемся жилище, совсем близко от моих родных.
И вот таким образом судьба подарила мне встречу с человеком, благодаря которому я не только стал ходить в церковь, но и получил возможность как-то помогать обездоленным людям.
На родной Ордынке, почти напротив нашего дома, стоит храм «Всех скорбящих радость», в который в мои школьные годы нам запрещалось даже заглядывать.
После войны, только в 1948 году, эту церковь наконец вновь открыли, и я впервые побывал там на службе. А когда наша семья окончательно перебралась из Питера в Москву, в этом храме уже служил отец Борис (Гузняков). Позже знакомство с ним переросло в настоящую дружбу, я приходил не только в церковь, но и по мере сил старался помогать ему во всех его благих начинаниях.
Настал день, когда отец Борис пришел к нам домой и окрестил нашу дочку Машеньку, вызвавшись быть при этом ее крестным отцом.
