А в следующей ее книжке «И быль, и небыль» в первый раз в жизни я выступил в роли художника-иллюстратора. И, пожалуй, это оказалось самой любимой моей работой.
По Машиному сценарию снят фильм «Дом на Английской набережной», она пишет сказки, рецензии на спектакли и много о событиях в музыкальном мире. Ее работы можно найти в Интернете.
И, конечно, не могу закрыть этот сундук, не назвав Володю Иванова, родом из любимого «Современника», именно он с первого дня и до этих строк помогал мне отыскать и записать все то, что теперь в моем сундуке собрано.
Гитана-Мария Баталова
То, что со мной
Эссе
Штрихи к портрету отца
Человеческая жизнь в сравнении с вечностью — ничто. Лишь для близких и родных людей жизнь дорогого тебе человека — Начало Всех Начал. По Божественному закону глава семьи, и защитник, и советник — отец, папа, а для дочек — и первый незаменимый кавалер, и учитель, и судья… И все это Господом дано мне было целых полвека. Первое мое воспоминание об отце… Санаторий, тусклый коридор отделения. Наверно, мне было годика четыре… он взбежал по лестнице… Маленькая, я всегда сидела у отца на руках. И он часто мне рассказывал сказки. Когда он, или мама, или бабушка уходили или уезжали, я плакала. Поезда, которые шли с Курского вокзала, я не любила… Нескончаемое счастье было заметить в окошке купе родителей, и все жестокости, грубости воспитателей отступали. Из тамбура доносились родные голоса, а через несколько мгновений я тонула в объятьях родителей. День-два были наполнены звенящим счастьем: все были дома, меня носили на руках (кресел-колясок для детей с ДЦП не было). Отец с краснодеревщиком мне смастерили два стульчика с подлокотниками и столик. Один был дома, другой у бабушки.
Отец с бабушкой часто вели разговоры, затрагивая разные темы. Но чаще всего они говорили о моих занятиях и об А. Чехове. У нее дома в длинной тумбе за стеклом стояла пара книг О. Бальзака, И. Тургенева, Н. Некрасова, все собрание А. Грина, две книги Дж. Лондона и одна книга Фицджеральда. Потом отец брал гитару, и они пели. Он дорожил любым замечанием бабушки, поскольку она в 30–50-х годах была солисткой цирковой цыганской труппы, где работали артисты не только из прославленного «Яра», но певцы и танцовщицы из дворянских поместий, где ценились интонации и полуинтонации, но не крик и не «рыдание»…
Помню, как у нас дома отмечали Новый год. В ожидании отца бабушка и мама накрывали в гостиной стол. Я гоняла на своем вертящемся стуле из гостиной на кухню и обратно. Отец иногда приезжал чуть ли не за пять минут до двенадцати и успевал не только умыться, надеть свежую рубашку и повязать под ворот касечек, но и побриться и зажечь свечи. Мне наливался в бокал или лимонад, или морс, или чай, а в последние четверть века сухое красное вино. Вестимо, первый тост произносил отец. Мне казалось, что он от счастья светился. В этот полуночный час отец расцветал. Рассказывал благородные истории, читал стихи, пел под гитару, мог что угодно и как угодно для меня прочесть. Он называл меня Гиташкой. В этот полуночный час не обходилось без гитары и романсов. Как красиво пели отец с бабушкой, которую учили петь еще те цыганки, чьим исполнением заслушивались благородные люди конца XIX — начала XX века. Около часа ночи меня укладывали в постель, а сами продолжали ужинать.
Прошло многого времени, прежде чем ко мне пришло ощущение неповторимости этого ночного праздника. Грустно, тускло становилось дома, когда отец ездил выступать по разным городам, чтобы заработать денежки: нужно было не только содержать семью, но помогать и матери — Н. Ольшевской, и своей тетушке Мусе — в то время у нее была сломана нога. Отец часто ее навещал, покупал где-то лекарства, доставал резиновые наконечники для костылей… но нужно было и лечить меня… Лекарства, методисты, логопеды. Находясь на гастролях, он каждый вечер звонил и расспрашивал подробно обо всем. Но когда возвращался, у нас был ужин со свечами, который растягивался на три-четыре часа. Бабушка старалась не мешать, таиться в своей комнате. Отец под руку выводил ее в гостиную, наливал в серебряные стопочки кто что хотел — сок, чай, красное вино, и начинались и расспросы, и рассказы. И, к моей радости, папа брал гитару и пел.
С возвращением отца жизнь пробуждалась. Однажды отец рассказал об одной встрече, произошедшей после его выступления. К нему в гримерную пробрался молодой человек с гитарой — Константин Фролов. Представился учителем русской истории и литературы. Они проговорили час, потом молодой человек исполнил несколько романсов… Отец признался, что стихи одного его романса он готов поставить на одну ступень со стихами Булата Окуджавы. Все полтора месяца, что летела к нам бандероль с магнитофонной кассетой, отец повторял, что столь глубоко, пронзительно о женской верности, любви и отречении от благополучия ради любимого человека, не боясь осуждений, унижений, поруганий, никто не писал. И я ждала эту кассету с несказанным трепетом. Когда пришла от него кассета с песнями и романсами, отец перематывал пленку минут десять с одной, с другой стороны, пока не нашел «Посвящение женам декабристов». Этот романс отец считал одним из самых пронзительных романсов XX века. Отец относился к Константину с особым уважением, потому что Константин не только знает русскую историю, но и ощущает судьбы ее героев, этим ощущением, трезвым принятием испытаний и состраданием к Отчизне проникнуто его творчество. Отец почитал его как дворянина поэзии. Он мечтал пригласить этого поэта и артиста в Москву, поставить с ним поэтический вечер, в котором бы звучали стихи русских поэтов (отец сам бы читал стихи), а Константин исполнял бы романсы. Отец еще со студенческих лет умел на гитаре подбирать мелодии к романсам, любил песни Окуджавы и посему пытался подобрать на гитаре мелодию к «Посвящению женам декабристов». Он хотел меня познакомить с Константином Фроловым почти четверть века…
Мне отец за сорок лет успел раскрыть мир русской литературы, сумел увлечь писанием. Он очень много со мной занимался сочинением сказок, рассказов и, когда видел результат, был счастлив.
Начиная с моего совершеннолетия, отец очень красиво дарил мне подарки — оборачивал это в крошечный праздник. Каждый подарок отец мог искать, выбирать, подбирать — недели по две, ездил по магазинам, что-то присматривал, сравнивал, оценивал, непременно должен был сам полюбить то, что покупал в подарок. И эта вещь должна была день или два побыть у него. Мне это все ведомо потому, что когда он придумывал и готовил подарок маме, то советчиком была я…
За завтраком у нас происходили интересные разговоры, рождающиеся из простых, обыденных вопросов. Папе каким-то образам удается расширить тему разговора, увеличить вещи до всемирных размеров, свободно передвигаясь по истории цивилизаций. Иной раз увлекаемся столь сильно, что не замечаем боя часов, а когда вспоминаем про время, поднимается суматоха… Наверно, с шестнадцати лет родители стали со мной советоваться не только по семейным, но и по рабочим, и по творческим, и по общественным вопросам. Вечером отец сажал нас возле себя и рассказывал о своих делах, советовался. Перед тем как куда-то идти «на поклон», он всегда советовался с мамой и со мной… Лет до 23 я ускользала от серьезных семейных советов. Но однажды на все мои отговорки отец спокойно сказал: «Гиташка, ты — наша дочь, ты член моей семьи и обязана участвовать в семейных советах и исполнять свои обязанности»… И больше я не могла пренебречь семейными советами.
