Речь у Тиёко-сан была гладкой, а память — ясной. Но о двадцати четырёх годах, прожитых в одиночестве, она говорила неохотно. Только, как и Соитиро, сказала, что переезжала с места на место. Как она выжила? Одинокая женщина без поручителя, без профессии… Возможно, было что-то в её жизни, не предназначенное для ушей сына. О своей фамилии «Кобаяси» она ответила уклончиво. Заметив неловкость на лице Тиёко, Тосии захотелось оставить сына и мать наедине. Акуцу тоже, похоже, чувствовал себя неловко.
— Хотелось бы уточнить одну вещь. Я понимаю, что некрасиво спрашивать вас об этом, но можете ли вы как-то доказать, что являетесь родственниками?
В таком деле нельзя было допустить ошибки. «Разве теперь это важно?» — поймал себя на мысли Тосия. С другой стороны, он словно подглядывал в щёлку за тяжёлыми трудовыми буднями журналиста, когда, для того чтобы правильно донести до читателя всю историю, необходимо идти до конца.
Соитиро достал из сумки плеер и, глянув на мать, нажал кнопку «Пуск». Раздался шум, а затем в комнате зазвучал голос, который им уже не раз приходилось слышать в процессе расследования:
— «Поезжай до зоны отдыха Суйта на восемьдесят пятом километре платной трассы Мэйсин…»
Напряжённый девчоночий голос, казалось, шёл из заржавевшей трубы. Потрескивающий, нечёткий голос, услышав который Тиёко ойкнула и протянула руки к магнитофону.
— Это же голос Нодзоми-тян… Нодзоми-тян…
Соитиро, сидящий рядом, разрыдался в голос. Тиёко-сан тоже дала волю слезам.
— Прости… прости меня… Нодзоми-тян, прости меня… прости…
Уронив голову на стол, она плакала осипшим дрожащим голосом, сжимая в руках — будто молясь на него — плеер, из которого теперь доносился только шум.
Ещё живая дочь, преследуемая человеком с лисьими глазами, позвонившая домой, дочь, которая так хотела учиться за границей, дочь, чьё сердце было переполнено надеждами… В эту минуту в душе Тиёко наверняка всплывали все эти образы. На Тосию, который сам был отцом, нахлынули воспоминания. Он вспомнил день, когда они с Ами, взявшись за руки, радовались, глядя на впервые ставшую на ноги Сиори; вспомнил, как дочка своими маленькими ручонками изо всех сил массировала ему поясницу, когда он лежал с прострелом. Вспомнил, как она, когда её ругали, плача, продолжала есть мандарин. Он любил это существо, которое прижимал к груди сотни, тысячи раз, больше всего на свете. И не мог не сочувствовать Тиёко, у которой так несправедливо украли Нодзоми. По лицу Тосии потекли слёзы; он изо всех сил прикусил губу, чтобы не разрыдаться в голос. Акуцу тоже стоял потупившись, не поднимая глаз.
Соитиро обнял мать и плакал, уткнувшись ей в плечо.
Была бесконечная печаль в том, что единственный «прощальный подарок» служил одновременно и доказательством преступления. Наконец Тиёко оторвала руки от плеера, а Соитиро поднял голову с её плеча.
Продолжая дрожать всем телом, женщина положила на стол мешочек-кинтяку,
[162] всё это время лежавший у неё на коленях, и достала из него игрушечную спортивную машинку голубого цвета. Обомлевший Соитиро тут же схватил её в руки.
— Когда нас пустили пожить в общежитии для строителей в префектуре Хёго, Со-тян подарил мне её на день рождения. Сказал, что никакого другого подарка у него нет, и отдал то, что ему было дорого.
Сидевший рядом с матерью, чей голос дрожал от слёз, Соитиро несколько раз кивнул и снова заплакал.
— Это… прилагалось к конфетам от «Гинга».
* * *
Солнце, находящееся от них по правую руку, наполовину скрылось за горой.
Тосия стоял рядом с Акуцу, положив руки на цементный поручень плотины. Море здесь, в Кобэ, было спокойным и ласковым.
— Всё-таки успели до Нового года…
Акуцу засмеялся, Тосия улыбнулся в ответ.
— Только надо ещё Соитиро-сана отвезти в больницу.
— Точно. Я постараюсь найти врача, — как само собой разумеющееся, сказал Акуцу, продолжая смотреть на море. — Дома всё успокоилось?
— Да. Но, похоже, интервью ещё будут продолжаться…
В тот день, когда Тосия услышал от матери признание, он рассказал обо всём жене в их спальне. «Понятно», — только и сказала Ами. На следующий день всё было как прежде, в её отношениях со свекровью ничего не изменилось. Наверняка в душе Ами царило смятение, но Тосия узнал свою жену с новой стороны — она оказалась сильна духом, и он был благодарен ей за это.
— Подумываю поехать встретиться с дядей.
— Лучше поторопиться, — кивнув, сказал Акуцу.
— Говорят, полиция Осаки запросила содействие у британских правоохранительных органов. Но встаёт вопрос о правах человека, ведутся всякие разговоры о том, что преступление было совершено более тридцати лет назад… Думаю, Англии потребуются убедительные доказательства.
День был очень ясным, но ужасно холодным. Рыбаков сегодня не было. В предзакатном небе парили чайки.
— Мне пора возвращаться в офис.
— Ну и работа у вас! Ведь канун Нового года…
— Да я заеду только пивка выпить.
Глядя на Акуцу, который ехал на работу, только чтобы поднять с коллегами бокал, Тосия подумал, до чего же тот хороший человек. Они были одногодками, оба родились и выросли в Кансае. Возможно, что они где-то когда-то даже пересекались. Если б не дело «Гин-Ман», он не познакомился бы с этим человеком. И когда вся эта шумиха в прессе уляжется, каждый из них пойдёт своим путём.
Тосия протянул Акуцу руку, тот охотно её пожал.
— Здоровья вам!
— И вам, Тосия-сан!
В походке удаляющегося журналиста сквозила прежняя лёгкость. Тосия смотрел ему вслед, и на душе у него стало ужасно тоскливо. Он не мог справиться со своей сентиментальностью. Бросил взгляд на дом престарелых и подумал о жизни Соитиро. Наверняка, когда тот ребёнком нашёл в коробке с конфетами ещё и подарок — голубую спортивную машинку, — то непроизвольно воскликнул от радости. Тосия представил себе маленького мальчика, который хвалится игрушкой перед семьёй, на лице его чистая детская улыбка… В груди у него всё сжалось в комок, стало тяжело дышать. Теперь машинка снова у Соитиро…
Море молчало, солнце медленно садилось, и цвет неба с каждым мгновением приобретал новые оттенки. Ультрамариновое действо над его головой было щемяще прекрасным. Тосии грезилось, будто его поглотила тишина. Прикрыв веки, он глубоко вздохнул, отпуская всё. Лишь зимний ветер, приносящий запах моря, напоминал ему, что сейчас он действительно здесь.
