— В самом деле, уже ведь тридцать лет прошло… Мне кажется, можно и рассказать…
Акуцу пристально всматривался в задумчивое лицо мужчины, догадываясь, что причина его нерешительности — скорее всего, хозяйка.
— Господин повар, в прошлый раз я давал вам свою визитку, и очень хочу, чтобы вы мне доверяли, тем более что железный закон нашей работы — держать в секрете источники информации. Я прекрасно понимаю, что вас сковывает чувство долга перед компанией. Но при этом думаю, что «Гин-Ман» — это такое дело, на которое нельзя просто взять и махнуть рукой, тем более нам, жителям Кансая.
— Это тяжело…
Акуцу приблизил лицо к совершенно растерянному повару и произнёс:
— На самом деле, я обнаружил эту фотографию совсем недавно.
Тот замахал руками, признавая себя побеждённым.
— Это в первый и последний раз. Я ведь очень обязан хозяйке…
— Большое спасибо.
Положив фотографию на стойку, Акуцу показал на мужчину небольшого роста, крайнего слева в заднем ряду.
— Не даёт он мне покоя, этот тип слева. Мне кажется, я его тоже видел. — Коротко постриженный, тот действительно выглядел самым молодым. — Он приходил вместе с Канэдой Тэцудзи?
— Не знаю. Лицо неприметное… да и не хочу болтать, что попало.
— Нет-нет, всё говорите. Прошу вас.
Акуцу опять склонил голову, после чего, сопровождаемый вздохом, раздался голос повара.
— Скажу только один раз, поэтому слушай внимательно… Это было осенью того года, когда разразилось дело «Гин-Ман». Не помню, в каком месяце, но точно не летом и не зимой. Одна группа заказала у нас зал дзасики на втором этаже, и я слышал, о чём они говорили.
— Слышали?
— В то время я был ещё мелкой сошкой, поэтому часто бегал на второй этаж принимать заказы. В тот осенний день тоже носил блюда наверх, убирал со стола… Они сильно шумели.
— Сколько человек там было?
— Семь.
— Как вы хорошо запомнили… Среди них были эти двое с фотографии?
— Были.
— И лисоглазый тоже? Это правда? — Акуцу склонился над стойкой.
— Поэтому и говорю, что в первый и последний раз рассказываю. Я ведь видел то, что видеть было нельзя.
Повар выглядел теперь совершенно по-другому. Он снова потёр голову под банданой. Акуцу интуитивно почувствовал: перед ним человек, который давно желает поведать правду.
— Мне кажется, этот коротко стриженный мальчишка тоже был там.
— Тридцать один год назад… Потрясающая у вас память!
Повар засмеялся, словно ему была приятна похвала Акуцу.
— У меня всегда была хорошая память на лица. Я хоть постоянно на кухне, но гостей и развлекать приходится, и выходить приветствовать… Ну да ладно, это не важно.
Показав рукой на второй этаж, повар произнёс: «Помню-помню» и продолжил рассказ.
— Они постоянно заказывали выпивку, а в мои обязанности также входило в нужный момент относить новую бутылочку саке. Когда я поднимался на второй этаж, через фусума доносилось то ли пение, то ли что-то похожее на сэнрю.
[115]
— Сэнрю?
— Да. «Извинение. Поручите. Начальнику первого отдела», «Над вороном тоже. Могут издеваться. Называть дураком» и так далее.
Услышав эти странные трёхстишия, Акуцу сразу же связал их с «Новогодними полицейскими карута». Излюбленным средством «Курама Тэнгу», чтобы скрыть свои острые клыки, было мастерски подшучивать над полицией в письменных вызовах. Акуцу неоднократно читал тексты, которые отправляли преступники, и сейчас он вспомнил письмо, отправленное в редакцию газеты в январе 1985 года.
Преступники придумали 15 «полицейских карута», каждая из которых начиналась с букв ряда «А» до ряда «Са»,
[116] и записали их в письме, сопроводив словами: «Мы на Новый год в горячем источнике придумали карута». Две из них были как раз: «Извинение поручите начальнику первого отдела» и «Над вороном тоже могут издеваться, называть дураком». В них преступники дразнили начальника первого отдела расследований полиции, который не мог раскрыть дело, и высмеивали его стратегию широкомасштабного сбора сведений, не давшую совершенно никаких результатов. Кроме них, можно вспомнить также: «Визжит в истерике начальник главного отдела», «Любим мы нашу полицию, любим». Но то, что этот юмор, по сути, был дымовой завесой, народ распознал значительно позже.
— У них действительно было очень оживлённо, поэтому я упустил подходящий момент для того, чтобы войти, и некоторое время просто слушал. Я не понял, что означает «начальник первого отдела»; сначала подумал, что они злословят о своём начальнике…
— …И поняли, что имелось в виду, после того, как стал известен текст письменных вызовов?
— Не забывайте, что хозяйка благоволила Канэде-сану… тогда-то я и понял.
В том, как было произнесено «благоволила», Акуцу почувствовал некоторую двусмысленность, но в большей степени его взволновал тот факт, что «новогодние полицейские карута» были придуманы на втором этаже этого самого кафе.
Взглянув на узкую лестницу в глубине помещения, Акуцу представил, как те люди поднимались по ней наверх. Он понимал, что это не более чем иллюзия, но, находясь в том самом месте, где всё происходило, ему казалось, что он прямо-таки чувствует дыхание преступников.
— Потом они говорили о том, как насчёт того, чтобы ударить по рукам.
— Ударить по рукам?
— Да. Я не понял, о чём они. Но помню, что слово «ударить по рукам» они использовали будто в шутку.
— Они ссорились?
— Возможно. В исторических сериалах часто говорят, например: «Заключим перемирие».
— Вот оно как…
— Во всяком случае мне сильно запали в душу эти похожие на сэнрю стихи и лисоглазый мужчина.
— То есть вы думаете, что хозяйка общалась с подозреваемым по делу «Гин-Ман»?
— Ну, я не сказал бы определённо. Всё-таки давнее это дело, точно не знаю… После того случая больше его не видел.
По губам повара пробежала слабая улыбка. Акуцу вспомнил его интонацию, когда некоторое время назад он произнёс «благоволила», и у него появилась догадка, что стоящий перед ним мужчина питает к хозяйке сложные чувства. Возможно, тридцатилетнее молчание было для него проявлением долга, заключавшимся в защите человека, которому он был обязан. Но для Акуцу такой долг не имел ничего общего с совестью. И эта слабая улыбка повара… в этот момент он, возможно, почувствовал облегчение. Дело «Гин-Ман» даже среди всех нераскрытых дел в истории Сёва занимает высшую ступеньку. А если уж повар своими глазами видел преступников, то, видимо, со временем он превратился в нервного парикмахера в сказке «Король с ослиными ушами»,
[117] и Акуцу, пришедший к нему с вопросами по истечении срока давности дела, стал тем самым «глубоким колодцем», в который можно было прокричать свои признания.
