— Вижу. А еще вижу, как на хванца смотришь, — сурово сказала Добронега. — И Миролюб не слепец.
Я обхватила плечи и заставила себя взглянуть в глаза Добронеге:
— Все не так.
— Не так… Ох, дочка-дочка. Коли не был бы он побратимом Радимушки, да коли не была бы ты сосватана, я бы только рада была. Душа за него болит. Ты стерпи, Всемилушка, забудь все это… пустое. Не трави себе душу, не доводи до беды. Миролюб хоть и добр, так все они добры, пока того, что им принадлежит, не трогают. Не играй с огнем. И Олега не сбивай! Особенно сейчас, как он защиты Радима лишился. Ох, языки теперь чесать будут. Коль обойдется все с ним в этот раз, ему же все косточки перемоют. Не надобно тебе рядом даже показываться. Не гневи Богов.
Я устало покачала головой:
— Да неужто я не понимаю? Ты права, — не было смысла отрицать очевидное, — я правда о нем много думаю. Только все равно ничего не было и не будет. Нам нечего стыдиться.
— А он? — осторожно спросила Добронега. — Он думает?
Я на миг задумалась и честно ответила:
— Нет. Наверное, нет. Он о другой думает. Женат он был на острове.
Добронега прижала ладонь к губам.
— Он сам тебе сказал? Радиму не говорил.
— Радим, верно, не спрашивал, — усмехнулась я. — А я спросила.
Я не чувствовала вины за то, что рассказываю Добронеге тайну Альгидраса. Это и не тайна, по большому счету. Вероятно, вправду никто в Свири просто не интересовался тем, был ли женат молчаливый хванец. Да и зачем им? Для девушек он не был завидным женихом, а мужчины здесь говорили, как правило, об оружии да о кварах.
— Это хорошо, что он любовь свою помнит. Так всем спокойней. А ты душу не трави ему, поняла?
Я кивнула, и Добронега провела по моим волосам. Я поймала ее натруженную руку и прижала к щеке.
— Что с ним теперь будет?
Над моей головой раздался тяжелый вздох.
— Не знаю, дочка. Что с ним будет… что со Свирью будет…
Я зажмурилась, отчаянно желая остановить время. Пусть этот день растянется в бесконечность, пусть не будет никакого суда, пусть все это окажется кошмаром.
Во дворе залаял Серый, в ворота заколотили.
— Ох, — Добронега подскочила, а потом резко осела на сундук. — Чует сердце, недобрые там вести.
— Я открою? — я поднялась.
— Сама отворю, — Добронега вновь встала, тяжело опираясь на мою руку, точно силы разом ее оставили. — Здесь будь, — и вышла, не взглянув на меня.
Я смотрела из окна на то, как Добронега идет к воротам — неестественно прямо, подняв голову, точно те, кто за воротами, могут ее видеть, и понимала, что настали непростые времена. И помощи ждать неоткуда.
Я так и не поняла, то ли Радим отправил к Добронеге мальчишку, то ли тот прибежал сам, однако принесенная весть была хуже некуда. Лучше бы он унес ее обратно.
Спустя полчаса мы стояли у западных ворот, и я тупо разглядывала этот их позорный столб. День клонился к вечеру. На небольшой площади, казалось, собралась вся Свирь. Я чувствовала тошноту, думая о людях, которые пришли поглазеть на потеху. Здесь были даже жители окрестных деревень. Когда только успели?.. Я не могла оторвать взгляда от простого деревянного столба, словно он был живым воплощением всех моих кошмаров.
Никто не знал, каким будет приговор. На площади еще не было ни осужденного, ни князя с воеводой, однако в моей голове безостановочно крутились слова Радима о позорном столбе. И слова Миролюба о нем же. Для них это норма. Заслужил — получи наказание. Я сглотнула, пытаясь побороть тошноту. Добронега перед выходом заставила меня поесть. Сама она, впрочем, больше делала вид, чем ела. Мне же под ее бдительным оком пришлось проглотить кусок холодного мяса и выпить травяной чай. Травы были не те, какими накачивали Всемилу в плохие дни, это давало надежду на то, что я не усну прямо на площади. Хотя сейчас я уже малодушно думала, что лучше бы мне уснуть и проснуться потом, когда все закончится. Немного отрезвляла мысль о том, что я не могу бросить Альгидраса. Впрочем, я и сама понимала, насколько эта мысль была бредовой и неуместной. Мое присутствие не могло ему помочь ничем, и от осознания этого липкий пот струился вдоль моего позвоночника, а в голове крутилось малодушное: «это все не по-настоящему, это всего лишь сон!».
Наконец толпа зашевелилась, и на дальнем конце площади показался Радим. Он быстро поднялся на невысокий помост и остановился у длинной скамьи. Его мрачный взгляд скользнул по собравшимся. Мне показалось, что в эту минуту он, как и я, ненавидел этих людей за то, что они пришли поглазеть на чужую беду.
Снова раздался шепот, и на помост поднялся князь. На нем, вопреки моим ожиданиям, была простая беленая рубаха, на поясе висел короткий меч. Я скользнула взглядом по Радиму. Тот был безоружен. Князь выказывал неуважение каждой минутой своего пребывания в Свири. «Почему он хочет войны?» — думала я, наблюдая, как два воина в синих плащах становятся по обе стороны от князя. В одном из них я узнала Вадима, не пропускавшего нас сегодня к Альгидрасу, и почувствовала облегчение от того, что нарушение приказа не обернулось для него бедой. Тут же я подумала о Ростиславе и его товарище. Где они? Не узнал ли князь о нашем приходе? Не наказали ли их? Словно в ответ на мой вопрос воины в красных плащах, стоявшие чуть в стороне от скамьи, на которую сели князь и Радим, расступились. Вперед вышел Ростислав, одетый также в парадную форму. Значит, все у него хорошо. Это не могло не радовать. Впрочем, выражение лица у свирского воина было под стать Радимову: глядел он мрачнее тучи. За ним на площадь вышел Альгидрас, и мое сердце сделало немыслимый кульбит, а потом сжалось, точно попало в тиски. Он по-прежнему был босиком, штаны и рубаха выглядели так, будто его валяли в грязи, на скуле отчетливо виднелась широкая ссадина. Ростислав взял Альгидраса за плечо и подвел к скамье, а потом, не дожидаясь команды, быстрым шагом направился в сторону свирских воинов и затерялся в море красных плащей.
Альгидрас стоял перед князем и молчал, молчал и князь, разглядывая хванца так, точно видел впервые. Я искала признаки триумфа на его лице, однако князь Любим выглядел уставшим и раздраженным. Словно ему вовсе не доставляла удовольствия эта сцена. Но если это так, тогда зачем?
— Олег, воин Свири, — негромко произнес князь, тяжело опираясь локтем о колено. — Тебя обвиняют в убийстве воина княжеской дружины. Тому есть свидетели. Ты признаешь свою вину?
Князь говорил тихо, но его голос четко слышался на площади.
— Нет! — ответ Альгидраса получился гораздо громче.
Князь грустно вздохнул, словно мечтал побыстрее разделаться с неприятной процедурой, а Альгидрас нарушил его планы. Было в этом вздохе что-то будничное, будто не решалась сейчас судьба живого человека.
— Веди Златана, — кивнул князь одному из воинов, и тот бегом сбежал с помоста и тут же, круто развернувшись, вернулся на свое место — Златан и сам уже вышел из толпы.
