Радим хмурился, однако спорить не спешил. После раздумий он выпустил мою руку, и я осторожно потерла порядком занемевшее плечо. Радим это увидел и неловко погладил пострадавшее место.
— Худа не будет, — подал голос Альгидрас.
Я закатила глаза. Вот уж кто бы помолчал. Основное худо тут исходило как раз от него. Однако Радим откликнулся:
— А если будет, то ты первый головы не сносишь, чудесник ты или нет, — пообещал он, а потом обратился ко мне: — Иди оденься теплее. Кто его знает, сколько нам искать то, чего в Свири и нет, поди.
— Спасибо! — просияла я и, не удержавшись, звонко чмокнула Радима в колючую щеку, чем, кажется, поставила его в весьма неловкое положение.
Впрочем, смущаться за Всемилу ему было не привыкать. Эта мысль меня немного утешала, пока я наскоро переобувалась и сдергивала с гвоздя теплый плащ, то и дело поглядывая в окно, чтобы убедиться, что мужчины не сбегут без меня.
К счастью, они оказались выше подобного обмана. Миролюб подобрал остатки плаща и, что-то спросив у Радима, понес их в сторону сеновала, Альгидрас, стянув с плеча Алвара расшитую куртку, изучал след, оставленный кинжалом, а Радим, закрыв глаза, запрокинул голову к хмурому небу. Мне казалось, что он молится своим богам, прося, чтобы сегодняшний день оказался дурным сном. И, если бы от этого что-то зависело, я бы присоединилась к нему и пожелала бы, чтобы последние две недели, прошедшие с нашего отъезда из Свири, оказались всего лишь игрой моего воображения.
Но, кажется, Боги были бессильны изменить предначертанное, поэтому мы отправлялись на поиски дикой святыни диких кваров, вершивших свои кровавые обряды не одну сотню лет. И вряд ли кто-либо из нас, кроме Алвара, обманывался, полагая, будто путь этот будет прост. Впрочем, Алвар, вероятнее всего, тоже не обманывался. Он просто готов был принять любую боль от Святыни, которую искал всю свою сознательную жизнь.
Глава 12
Ветер ярился и гнул деревья к земле.
Камни срывались с высоких вершин вековых.
Реки несли свои русла навстречу судьбе
И явился Огонь, ненасытен, жесток и лих.
Выковал сталь, закалил смертоносный клинок,
Лавой потек на жнивье с вершин вековых,
Вспять повернул русла рек, иссушил поток
И ласковым светом коснулся ладоней твоих.
Алвару едва минуло одиннадцать зим, а он уже вошел в полную силу. Огонь, что прежде мог вспыхнуть от любой обиды, слушался теперь одной его мысли. Больше не было нужды строгим учителям запирать его на седмицы в глубоком подземелье, дабы уберечь других от крутого мальчишеского нрава, — вырос Алвар, приручил свой Огонь. Остались в прошлом шалости, когда хотелось показать братьям свою Силу и насладиться их испугом, потому что среди братьев, даже тех, что в возраст вошли, никто не мог сравниться с Алваром. Так Боги распорядились, наделив его не то даром, не то проклятием.
Стоило обуздать Силу, как жизнь началась почти добрая. Не дышал больше в спину брат Ансгар, готовый каждый миг перехватить пламя да запереть его в то, что спалить не жалко. Стало можно ходить почти где вздумается, вести разговоры с другими братьями, ловя на себе их завистливые взгляды. Сперва Алвару это нравилось, а потом он вдруг понял, что не стать ему одним из них. Братья смотрели не только с завистью, но и со страхом: помнили еще, как занимались тяжелые шторы в общей трапезной да как вспыхивали массивные двери в кельях. От этого было горько и тоскливо. Оттого-то Алвар уже по своей воле уходил в подземелья. Свитки не наносили обид. Позволяли говорить с собой, говорили сами, делясь вековой мудростью. Брат Сумиран, хоть и строг был, меры нет, да, видно, верил Алвару, позволял те свитки без счету брать, хотя одной искры хватило бы, чтобы вся мудрость пеплом на каменный пол осыпалась. Алвар о том помнил и воли себе никогда не давал.
Он жил наедине со своим Огнем, никого не впуская в свой мир. Братья, из тех, кто постарше, хвалились, что, мол, их Огонь людей на плохих и хороших делит: к кому тянется, а кого спалить желает, еле мочи хватает сдержать. Алвару в то поверить было трудно: его Огонь признавал лишь его. Всех остальных врагами видел да спалить желал. Оттого и приходилось даже во сне помнить, кто ты и что способен за один вдох натворить.
А потом это случилось. Алвар, помнится, в трапезной был, и, как назло, брат Ансгар рядом с ним присел. Обычно Алвар трапезничал один. По старой памяти братья старались лишний раз не приближаться к нему без нужды. Лишь брат Ансгар порой мог сесть рядом, да и то лишь оттого, что умел Огонь остановить, а то и вовсе вырвать. Алвар о том только слышал. Говорили, за провинности брат Ансгар Огонь вырывал. Алвар пытался вообразить, каково это, даже Ансгара спрашивал. Тот только улыбался в бороду и отвечал, мол, а ты набедокурь и узнаешь. Алвар бедокурить не хотел, потому что даже думать не смел, как это — без Огня быть. Отчего-то казалось, что все тело разом застынет и он упадет замертво. Потому всегда и думал наперед, держал себя в руках, несмотря на то, что иные в одиннадцать зим еще несмышленышами были. Но он-то был избранным.
Он как раз доедал свой обед, когда его Огонь вдруг дернулся и заметался в груди, точно тесно ему стало. Прежде так лишь по малолетству бывало, оттого Алвар не сразу понял, что это. Хлеб дожевал, с трудом проглотил и собирался было что-то брату Ансгару сказать, как увидел, что у того рукав рубахи дымиться начинает. Ансгар, даром что выглядел благодушно, тут же рукав зашептал, а Алвара за шкирку схватил так, что у того зубы клацнули.
— Ты что творишь, паршивец? По подземелью соскучился?
Алвар был бы и рад перестать, да Огонь в нем точно взбесился. На них уже братья оборачиваться стали, тишина в трапезной повисла, как в молельной. Алвар всю свою волю в кулак собрал и Огонь в себе усмирил. Брат Ансгар еще долго его шею не выпускал, пока не уверился, что беды не будет. Сразу из трапезной не ушли. Ансгар доедал свой обед, а Алвар жадно глотал воду и гадал, отчего Огонь в нем так дрожит, будто на волю хочет. И не спалить ведь хотел. Точно рвался куда. Но куда, Алвар понять не мог.
Ответ пришел после обеда. Выходя из трапезной, Алвар почувствовал, что Огонь вновь рванул с такой силой, точно хотел его плоть разодрать. Но Алвар был готов — удержал, а заодно и посмотрел, куда так рвалась его стихия, да так и обмер. За крайним столом, низко склонившись над нетронутой едой, сидел тощий мальчишка. Алвар сделал шаг к нему на пробу, Огонь в ответ одобрительно загудел в груди. Да неужто?..
Алвар в изумлении уставился на мальчишку. Тот его не замечал: так и сидел, сгорбившись над тарелкой? то ли слезы глотал, то ли дурно ему было. А Алвар тогда подумал, что пугаться рано, уж он-то со своей Силой договорится. Всегда ведь договаривался, усмирял… Откуда же ему было знать, что раз уж Сила кого признала, так это навек?
На другой день Алвар встал пораньше и направился к брату Ансгару: показать, что в уме он, бед не наделает. Брат Ансгар тому обрадовался, правда, не преминул расспросить, что вчера было да часто ли такое случается. Алвар что-то наврал, уверил, что не повторится то больше и с чистой совестью отправился на службу.
