Не стал ли на поверку палачом?
Кто клялся защитить любой ценою,
Не слишком быстро ль свой забыл обет?
Не страшно было ли тебе идти со мною
По крови тех, кто пал во цвете лет?
Ответь же мне! Пусть я немного прожил,
Но кое-что я все ж сумел понять:
В последний миг нет ничего дороже
Плеча того, кто не готов терять,
Кто жизнь свою готов чужой измерить
И с легким сердцем под стрелу шагнуть.
Ты знаешь, автор, это просто? верить,
Когда почти окончен долгий путь,
Когда в душе нет места для сомнений…
И вдруг чуть слышный шепот у щеки:
«Держись покрепче, мой нелепый гений,
Мы от финала очень далеки».
Стоило нам войти под сень деревьев, как Миролюб заговорил:
— Хванец и савоец сказали вчера, что точно знают, будто у князя нет сына. Четыре дочери есть. А сына нет. Это в каких-то их свитках тоже записано. Свитки эти. Все в них записано.
В голосе Миролюба звучала досада
— Но это же нелепо! — воскликнула я. — Откуда они могут знать, что их свитки не врут? В этих свитках, поди, так написано, что это может быть что угодно. Это как рисунок, что ты нарисовал, помнишь? Горислав еще принялся мне его пояснять.
Я невольно вздохнула, вспомнив Горислава с его неиссякаемыми шутками.
— Свитки — это не мои царапины.
— Ты так в них веришь?
— Верю, — устало произнес Миролюб, даже не добавив привычное «ясно солнышко». Мне вдруг пришло в голову, что он, подобно Альгидрасу, ни разу не назвал меня наедине Всемилой. И Алвар ни разу не назвал. Но долго над этой странностью удивляться мне не пришлось, потому что Миролюб вдруг произнес:
— Я не сын князя.
Я понимала, к чему велся этот разговор, но все равно невольно поежилась от безысходности, которая прозвучала в голосе Миролюба. Мне захотелось сказать, что это не имеет значения. Радогость был Улебу сыном, Всемилу Добронега считала дочерью. Какая разница, кто родил? Но было ли это верным, если речь шла о княжеской семье?
— А есть что-то, кроме свитков?
— Мать… Милонега, — поправил он сам себя, — всегда души во мне не чаяла. Будто я был родным, понимаешь?
— Погоди! Ты не только не сын Любиму, ты и Милонеге не сын? — удивилась я и больше всего оттого, что Миролюб настолько мне доверяет.
— Если верить свиткам, никто из нас не знал матерей, потому что те пришли в мир дабы родить нас, и все.
— Погоди, — вновь заговорила я. — Но тогда у тебя тоже должна быть сила. Разве нет? — а сама я подумала, что не вижу Миролюба так, как других, зато мне всегда удавалось улавливать тень его эмоций. Не так ярко, как с Альгидрасом или Алваром, но все же…
— А у тебя есть? — вдруг ответил он вопросом на вопрос, застав меня врасплох. Я замешкалась с ответом, и Миролюб сам пришел мне на помощь.
— Ты ведь никого не видела на лодье Будимира. Сама ведь после говорила, что не было никаких кваров. Просто ты знала, что будет. Так?
Я невольно обхватила плечи, почувствовав себя очень неуютно под пристальным взглядом Миролюба.
— Можешь не говорить ничего — сам знаю.
Но я все равно кивнула, подтверждая его правоту.
— Вот и у меня Сила, — задумчиво проговорил он, отводя ветку от тропки и поднимая ее над моей головой.
— Какая? — полюбопытствовала я.
— Меня ни стрела, ни клинок не берут, — произнес Миролюб. — Я слов на пластине прочесть не мог — сама знаешь: по-кварски не обучен. Но я еще смолоду заметил: точно после плена того ничто меня не брало. Мать порой, как умом светла была, говорила, что она своим разумом за то заплатила. И я даже верил. И сейчас верю. Может, не только разумом, но и им тоже. Уж сколько меня раз убить пытались — вспомнить страшно. Да все втуне.
— Может, и правда оберег хранит? — неуверенно предположила я, а взгляд обернувшегося Миролюба зацепился за мою бусину.
— Хванец свою отдал? — буднично спросил он.
Я на миг коснулась бусины и запахнула шаль, пряча ее от посторонних глаз.
— Не знаю, — ответила я, сообразив, что даже не подумала о том, что Альгидрас отдал мне свой оберег.
А ведь скорее всего так и было, потому что вряд ли у него в последние недели нашлось достаточно времени для такой кропотливой работы.
— И что ты будешь делать теперь, когда узнал? — перевела я тему.
Миролюб пожал плечами.
— А что теперь сделаешь?
— Будимир подтвердил? — спросила я.
Миролюб кивнул, а потом добавил:
— Моим отцом был Светозар, брат князя. Он погиб пятнадцати весен от роду.
— Вот почему вы так похожи! — воскликнула я.
— Откуда знаешь?
Мое сердце екнуло. Миролюб своим пониманием и добрым отношением довел до того, что я почти не следила за тем, что говорю.
— Добронега сказывала. Или еще кто. Не помню.
— Да. Отец… князь тоже сказывал. Еще сказывал, что Светозар девушку любил. После его смерти ее в княжеский дом забрали. Вроде как в память о брате. Да только забрали, верно, потому что сына ждала.
— А что с ней потом стало?
— А никто не помнит, — горько усмехнулся Миролюб.
— Даже Будимир?
— Сказал, что померла. А как и когда, не помнит. Так что у меня все как у хванца выходит.
— Мне жаль. Но зато тебя стрелы да мечи стороной обходят, — попыталась пошутить я. — А почему ты сказал, что у князя четыре дочери? У тебя ведь пять сестер.
— Желана не дочь князя. Она… Будимиру дочь.
Я поперхнулась воздухом и закашлялась.
— Он за спиной князя… Столько же лет с ним, — запинаясь, забормотала я. — И твоя мать, то есть Милонега…
— Спрос с того, чья вина, — жестко произнес Миролюб, и мои щеки запылали, потому что именно этой фразой Миролюб простил мою измену.
— Прости, — пробормотала я.
Миролюб, ничего не ответив, остановился и медленно повернулся ко мне. Он смотрел напряженно, словно что-то для себя решая. Я огляделась по сторонам и поняла, что за разговорами мы прилично углубились в лес.
— Ты хоть помнишь в какой стороне Свирь? — нервно улыбнулась я. — А то придется потом Радиму еще раз с собаками лес прочесывать — нас искать.
— Свирь вон там. Слышишь Стремну? — указал Миролюб куда-то влево и назад.
