— Я все равно тебя не понимаю, — попыталась вырваться я, но он не выпустил.
— Хорошо все, — произнес он по-словенски. — Никто тебя не обидит. Все хорошо кончится.
— Отпусти, — попросила я. — Я успокоилась.
Он выпустил меня из объятий и накинул мне на плечи съехавшую шаль. Я запахнулась поплотнее и встретилась взглядом с Миролюбом. Он хмурился и, кажется, не знал, что сказать.
— Я не хотел, чтобы ты плакала, — наконец произнес он и отвел взгляд.
— Я знаю, — ответила я, потому что вправду это знала.
— Она устала, — подал голос Альгидрас, и Миролюб кивнул.
«Дураки вы все!» — захотелось крикнуть мне. Не от усталости я рыдала. Жалко мне вас, всех и каждого. И неизвестных Смела и Скора, которые здорово ладили с маленьким княжичем и даже не выхватили оружия, потому что не ждали беды от своего. И Горислава, с его стоваттными улыбками и неиссякаемыми шутками, который так глупо погиб просто потому, что узнал то, что не должен был узнавать. И крошечного сынишку Златана, оставшегося без отца. И всех-всех, включая изувеченного ни за что мальчишку.
— Что было потом? — спросила я у Миролюба, шмыгнув носом.
Он хмурился, явно сомневаясь, стоит ли продолжать, но все же заговорил:
— А потом я почти забыл об этом. Поверил, что правда не в себе был. Да только, как стукнуло мне пятнадцать весен, подошел ко мне Будимир и стал сказывать о свитках, написанных на чужом языке. Да о Святыне, дающей силу невиданную.
— Он знал, — прищурился Альгидрас, а Алвар за спиной Миролюба снова что-то сказал на кварском.
Миролюб же кивнул и, развернувшись к нам спиной, продолжил путь.
— Как много он знал? — спросил через плечо Алвар.
— Сказывал про Деву, про силы Воздуха, Земли да Воды. Про Огонь говорил мало. Говорил, что однажды именно я стану тем, кто найдет Святыню. А он де поможет. И тогда все чаще я стал думать, что не сном были Смел и Скор. А потом он привез из похода на кваров Шар. Молвил, что у кваров добычу отбил. Молвил, что это — Святыня воздуха. Шар был тяжелый, красивый. Будимир говорил, что его надобно отвезти в уготованное место. В Ждань.
— Для того она и сгорела, — неожиданно произнес Алвар.
Миролюб же продолжил:
— Ночью он пришел на мою людью. Опять завел речь о Святыне, а еще о том, чтобы мы с отцом не торопились в Свирь, мол, он сам к Всемиле присмотрится. Он о нашем с ней союзе все время твердил. Я знал, где свитки, знал, что ты, хванец, многие языки понимаешь. Я решил рискнуть и вышел его проводить из столицы, мол, неспокойно в море. Шли двумя лодьями. Когда он перешел ко мне ночью, при нем был Шар. Он рассказал про него. Да про то, что квары в полудне пути от нас, потому уходить надобно. Мои воины спали. У меня был яд, каким грызунов травят. Он выпил со мной вина. Ушел. Я слышал плеск, видел, как он из лодки выпал. Я разбудил своих, приказал править на Красно Дворище. Сказал, что его лодья ушла. Думал тогда, что ее найдут квары и со всеми расправятся. Теперь уж не знаю, как на деле было. Радиму он рассказал, что в плену был. Да и отцу, верно, то же сказал.
— А дружину ты зачем положил? — спросил Алвар.
Княжич вздохнул.
— Златан видел Будимира в ту ночь на моей лодье. Как понятно после стало, слышал наш разговор. Такое долго в себе не удержишь.
Я вспомнила, каким задумчивым был Горислав после гибели Златана, как выспрашивал у Улеба подробности боя, а потом они сбились с воинами в кучку и о чем-то переговаривались. Я еще тогда подумала, что непростая дружина у Миролюба. А они, выходит, вправду что-то подозревали. Я ожидала, что мысль о том, что в гибели воинов нет моей вины, они были обречены заранее, принесет мне облегчение, но его не было. Вместо этого я вспоминала серьезное Гориславово «все головы, как один сложим», и мне было жутко оттого, что он знал, о чем говорил. И все равно они были верны княжичу до конца, давая нам шанс выжить. В носу опять защипало. Миролюб повернулся к нам, придерживая ветку. Альгидрас ее перехватил, придержал для меня.
— Я не мог иначе, — негромко произнес Миролюб, глядя на меня, — Князь простил бы многое, но не смерть Будимира. Тому все княжество в пояс кланялось.
Я кивнула, и мы двинулись дальше. Деревья стали редеть, и шум Стремны слышался все отчетливее.
— Зачем он это сделал? — вдруг спросил Миролюб, продолжая начатый разговор.
— Это был обряд, княжич, — тут же откликнулся Альгидрас, словно они думали об одном и том же.
— Что обряд отнял, я понял, — невесело усмехнулся Миролюб. — А вот что дал?
— Ты тоже понял. Сам же говоришь: ни стрелы, ни мечи не берут.
— Ему было надобно, чтобы ты до сего дня дожил, — глубокомысленно изрек Алвар, выходя на берег.
— Он один из четверых? — обреченно спросил Миролюб.
— А вот у него и спроси, — напряженно откликнулся Алвар, и, выйдя следом за Альгидрасом на берег, я поняла, что это не шутка.
По подвесному мосту нам навстречу шел Будимир. Шел легко, точно летел, и улыбался. И от этой улыбки хотелось броситься обратно в лесную чащу. Вот только вряд ли это спасло бы хоть кого-то из нас.
— Ты можешь его спалить? — напряженно спросил Миролюб у Алвара.
— Не думаю, — откликнулся тот.
— Он мало знает об Огне. Ну же!
— Нет, Алвар, — остановил Альгидрас.
— Хванец! — прошипел Миролюб. — Ты мне не веришь?
— Верю. Только он ничего не сможет сейчас.
Голос Альгидраса звучал хрипло.
— Пусто, — вдруг глухо сказал Алвар.
— И тихо, — добавила я, осознав, что исчезли звуки. Абсолютно все: не шумела Стремна, не скрипел мост, не пели птицы, не шелестели деревья.
— Но… как? — прошептала я.
Альгидрас отвел взгляд от приближавшегося Будимира и посмотрел на небо. Я проследила за его взглядом. Невероятно. Облако над нами не двигалось.
— Ветра нет, — сказал Миролюб.
— Ну вот вы и здесь, — с улыбкой произнес Будимир, ступая с моста на землю.
Мост тоже был неподвижен. И выглядело это настолько жутко, что я не могла отвести взгляда. Мне стало ужасно интересно, как выглядит сейчас застывшая Стремна, но берег был слишком высок — со своего места я не видела воды.
— Как ты это сделал? — требовательно спросил Миролюб.
— Что? — сделал вид, что не понял вопроса Будимир.
Миролюб молча обвел рукой пространство.
— Как я остановил жизнь всех, кроме вас? О, это просто, коль в тебе сила.
Он улыбнулся, просто и без тени бахвальства. И снова я попыталась найти в человеке напротив следы чудовища, способного искалечить ребенка, которого знал с детства. И снова не нашла. Про таких людей говорят «располагающий». У него была открытая улыбка, шрамы выдавали воина, и отчего-то казалось, что воин этот непременно защитник. Я понимала тех, кто кланялся ему в пояс. Я бы и сама не поверила слухам, если бы не Миролюб.
