Пока мы стояли, стрелы до нас не долетали, потому что Альгидрасу все еще удавалось рулить ветром, но было ясно, что это ненадолго. Вопрос везения. И оно кончилось. Одна из стрел, свистнув совсем рядом, впилась в левое плечо Миролюба.
Тот сжал зубы и выдернул древко.
— Бежать лучше, чем стоять, — заключил он.
И тогда Альгидрас схватил меня за плечи и развернул спиной к перилам. Я распахнула глаза, попыталась что-то сказать, но возмущенное «что?» так и не родилось на моих губах, потому что еще одна стрела пролетела межу нашими лицами. Следующая же воткнулась в плечо Альгидраса, однако он даже не поморщился, лишь вздрогнул всем телом.
— Не бойся, — вдруг сказал он.
И несмотря на грохот Стремны, ветер и крики с берега, я расслышала его очень четко. Он снова смотрел так, как сегодня утром, будто хотел запомнить, или же сказать что-то важное. Но я больше так ничего от него и не услышала. Без всяких предисловий Альгидрас одним движением перекинул меня через поручни.
Я взвизгнула и, не успев даже толком испугаться, рухнула в бушевавшую Стремну. Тут же наглоталась ледяной воды, на миг всплыла, но вдруг почувствовала подводное течение, которое подхватило меня и, закручивая, потянуло вниз. Воды Стремны сомкнулись над моей головой, и я в немом ужасе увидела где-то высоко, над толщей воды, тускло-бледное небо, и то здесь, то там впивающиеся в волны злые стрелы. В воде их было неслышно. Затухающим сознанием я отметила, как что-то еще упало в Стремну, камнем пойдя на дно, но у меня уже не было сил удивиться или испугаться. Меня не стало.
Эпилог
Сознание возвращалось медленно и урывками. Я лежала, закутанная по самый подбородок чем-то колючим, и не могла пошевелиться. Лишь чувствовала, как то, на чем я лежу, мерно раскачивается. Я попыталась заговорить, но из пересохшего горла не вырвалось ни звука. Где-то что-то неприятно гудело и слышалась отрывистая речь. А потом наступила темнота.
В следующий раз я пришла в себя от того, что кто-то надавил жесткими пальцами мне под челюстью. Я отчего-то подумала о Будимире, но над головой прозвучал усталый женский голос: «Пульс есть». Следом за этим послышался треск, как бывает при работе рации, и уже мужской голос повторил эту фразу кому-то еще.
Я не удивилась и не обрадовалась. У меня просто не было сил. Вместо этого я снова потеряла сознание.
* * *
На берегу Стремны кипела работа. Оборванный мост осел в воду. Канаты скрипели и стонали, ведя неравный бой с течением. Но недаром Стремна носила свое имя — один за одним канаты лопались и подпаленные остатки моста уносило бурным потоком. Воины воеводы Радимира споро стаскивали тяжелые бревна и на веревках спускали их на отмель, чтоб каждое не вдаль уплыло, а надежным заслоном на пути кварских лодий стало. Работа шла слаженно, и вскоре отмель ощетинилась бревнами, точно еж колючками. Успели. Да цену за то немалую заплатить пришлось. Одна из свирских лодий под началом молодого Всевоя стояла сейчас живым щитом на пути трех кварских судов. В самом узком месте, где Стремна уже и не была Стремной, а была частью моря, погибала славная лодья.
Военег, молодой кормчий, развернул судно поперек потока и намертво зажал кормило мечом. Знал, что больше оно ему не послужит. Да и то славно. Успели путь перекрыть. Пахло морем и кровью. На лодье утирали пот и наспех перетягивали тряпицами раны полдюжины оставшихся в живых воинов Всевоя. Сам Всевой лежал рядом с кормилом, сжимая окровавленный меч еще теплой рукой. Военег оглянулся на старый город. На стенах лучники готовились к бою.
«Нет, не пройти кварам сегодня. Не помогут их злые Боги»,? с этой мыслью кормчий отбросил бесполезные ножны и достал из сапога длинный нож. Януш может сегодня им гордиться, думал он, глядя, как через низко накренившийся борт перескакивают квары. И не было им числа. Точно море свои воды несло. Хороший будет бой. Последний — он всегда хороший.
* * *
На крепостной стене плечом к плечу стояли княжич и воевода Свири. Волосы и одежда обоих были мокры, но студеный ветер зря ярился — не чуяли они холода, не до того было. В минуту верной беды все неважно.
Воевода Свири, сощурившись, всматривался вдаль, не отводя взгляда от гибнущей лодьи. И думал лишь о ней. Все остальное после: и предательство Будимира, и Всемилка… Теперь нужно город уберечь.
Взгляд княжича скользил от лодьи к обломкам моста да обратно, и никто не ведал, о чем его думы были.
Хванец залез на самый верх башни, точно кот, и встал между зубчатыми выступами. Ни высота ему нипочем, ни ветер. С его одежд текла вода, но он, будто того не чуя, раз за разом натягивал тетиву. Два колчана уже извел. И чудилось воинам со стены, что падают квары в воду, да только морок это был, верно. Ну как из такой дали попасть можно? Но подали ему новый колчан, лишь руку протянул. И никто словом не обмолвился, потому что страшен хванец был в своем молчании и готовности убивать.
Рядом с башней стоял чужеземец. Его волосы и одежда были сухи, хоть видели все, как он с остальными с моста в Стремну упал. Воины держались поодаль, лишь колчаны для хванца ему передавали да взгляды тревожные бросали. Чужак же зорко смотрел на кварские корабли, и горело в его глазах что-то дикое, злое. Страшен он был, и каждый воин, что на той стене стоял, думал, что, верно, сегодня доведется им увидеть чужеземца в бою.
— Левее, левее держи! — до крови кусая губу и вцепившись в лук так, словно это было кормило, стонал кормчий Радима Януш, не отводя взгляда от лодьи Всевоя. — Да левее же!
— Некому там держать, — вдруг негромко откликнулся хванец, да так чужеземно слова те прозвучали, что и не понять сразу. — Зимогор там один… Был.
И вслед его словам послышался радостный клич проклятых кваров. Вот добрались до кормила, не сразу, но справившись с тем, что оставил им смышленый не по годам Военег, да развернули лодью по потоку. Воины на стене вскинули луки и замерли, ожидая команды, чужеземец на миг прикрыл глаза.
Вновь большую цену заплатила Свирь, чтобы не один враг не ступил в город. Но не даром воины с севера строили крепость века назад. Да не даром был здесь воеводой суровый Радимир. Кварам не повезло в этот раз, не повезет и в следующий, хотя полезут они в город с новой силой. И не будет числа их лодьям и стрелам. И лишь несколько душ будут знать, что манит кваров на чуждый им берег за годом год, за веком век.
* * *
Я открыла глаза и сфокусировала взгляд на ослепительно-белом потолке. Белизна потолка и характерный запах указывали на то, что я нахожусь в больнице. Некоторое время ко мне никто не подходил, и единственным звуком, нарушавшим тишину в палате, был равномерный писк каких-то приборов. Я попыталась повернуть голову, однако моя шея оказалась надежно зафиксирована жестким воротником. От руки к стойке тянулась трубка капельницы. Некоторое время я наблюдала за мерно срывающимися каплями в резервуаре, а потом закрыла глаза.
Умом я понимала, что мое одиночество не продлится долго и вот-вот сюда войдет доктор, в лучшем случае, а в худшем — представитель властей. И мне нужно будет ответить на несколько весьма простых, но весьма неприятных вопросов. Кто я? Как я оказалась в море? И какое сегодня число? Последнее волновало меня особенно. Я вспомнила статью, некогда прочитанную в журнале по психологии. Там говорилось, что на пороге смерти человеческий мозг зачастую выдает совершенно фантастические вещи. Так, например, перед глазами может пролететь вся жизнь или же развернуться никогда не происходившая история, вытащенная из подсознания. И вот сейчас я чувствовала себя по меньшей мере Гамлетом, с той лишь разницей, что знаменитое «быть или не быть» в моем случае звучало бы мучительным «было и не было?».
