– У нас же ровно в десять опускание флага, ты разве забыла?
– Вот ты заладил: флаг, флаг. Тебе что, живое человеческое общение дороже какой-то тряпки?
– Не какой-то, это же символ. Государства.
– Ой, Саня, брось, – повариха махнула рукой, – уж ты-то не строй из себя идейного борца за победу коммунизма во всем мире. Символ государства, ха! Я, думаю, тебе больше всех начхать на этот самый символ, так как два раза в сутки его приходится поднимать строго по расписанию.
– Оля, ну ты это зря, – Твердов сделал строгое лицо, а сам подумал, что она в общем то права.
– Ой, какие мы строгие! – всплеснула руками Ольга и рассмеялась. – Давай, начни меня еще воспитывать: пролетарии всех стран, соединяйтесь! Плавали, знаем. Только ведь, Сань, это все показуха. Флаг теперь только для фронтовиков еще символ. Они под ним в бой за Родину шли. А сейчас, когда у нас перестройка и гласность, многие вещи обесцениваются.
– Тебе бы не в повара надо было пойти, а, в министры, – Твердов отодвинул от себя пустую тарелку и с интересом посмотрел на собеседницу, – а то чего ты в столовой прозябаешь?
– А ты знаешь, и пошла бы. Я же не всю жизнь поваром работала. Три полных курса иняза успела закончить. Два языка: английский, немецкий.
– Серьёзно? – брови у «Председателя» поползли вверх, что за деревня такая: курящие коноплю старики, колхозницы с высшим или незаконченным высшим образованием. – А чего тогда тут делаешь?
– А я тебе вечером про себя расскажу, если придёшь, – подмигнула ему Ольга.
– Заинтриговала, – улыбнулся Твердов, – не каждый день встретишь повара в деревне со знанием двух языков.
– Так придешь?
– Попробую, – Твердов встал и взял со стола кепку, – только вот на счет флага ты не права.
– Саня, ну хоть ты не лечи меня, – поморщилась девушка. – Вон Ендовицкий, парторг наш, который мало того, что чтит советские законы и традиции, так еще и других в том же духе воспитывает. А тут на прошлой неделе пьяный зашел ко мне в столовую с дружком со своим, что числится в трактористах, а на самом деле комсорг колхоза. Оба в хлам. ««Дай мне, Оля», – говорит Ендовицкий, – котлеток на закусь. Мы пойдем в контору результаты последнего пленума ЦК КПСС обсуждать». А у меня тогда котлеты остались, вторая бригада полным составом не явилась на ужин. Они на рекорд пошли и им не до еды, все в поле остались. А вот бумаги, чтоб котлеты завернуть, нет. «Ничего, – ржет Ендовицкий, – у меня своя», и заворачивает жирные котлеты в газету «Правда», она у него из кармана пиджака торчала. А там портрет Ленина, вполовину страницы. Такой, знаешь, узнаваемый: в пиджаке, с галстуком в горошек, с блестящей лысиной и добрыми глазами. Так парторг котлеты прямо на лысине у вождя мирового пролетариата аккуратным таким рядочком выстроил. Лысина у Ленина жиром пропиталась. Я смотрю, а он хохочет: «Мы же не селедку в Ленина заворачиваем, а котлеты. Они не воняют». И Гена хохочет: «Ильичу не привыкать к неудобствам, авось не обидится». Да громко так ржет, что и не поймешь: то ли он перед Ендовицким прогибается, то ли ему на самом деле очень смешно, что котлеты в Ленина завернули. А ведь молодой еще парень: двадцать пять лет ему всего. Он тут одно время к моей напарнице, клеился. Но она его быстро отшила.
– Да-а-а уж, весело тут у вас, как я посмотрю, – хмыкнул Твердов.
– Точно, обхохочешься. Ведь притворяются все. Одно сплошное притворство кругом. Ендовицкий с дружком своим делают вид, что всей душой за Советскую власть бьются. А мне кажется, что случись что, так они первые эту самую власть и предадут. Вот в Отечественную войну такие активные борцы за Советскую власть полицаями и становились.
– Ну, ты и хватила: парторг с комсоргом и полицаи. Они же советские люди. Подумаешь, в пьяном виде котлеты в портрет Ленина завернули. И что с того? Разве мало анекдотов про него, про Брежнева и Горбачева по стране гуляет.
– Эх ты, анекдоты. Дело-то не в анекдотах. Там что, шутки, юмор. А здесь все серьезно, потому что не любят они эту власть, а только вид создают. На словах-то у них все гладко и ровно выходит, а на деле только и думают, когда она загнется и рухнет.
– С чего вдруг Советская власть должна рухнуть? – усмехнулся Твердов и с сожалением так посмотрел на девушку. – А главное, в чем выгода в ее падении для парторга и комсорга? Ты такая наивная. Хоть и три курса иняза закончила и два языка знаешь.
– Это ты наивный, – покачала головой Ольга, – как тебе мозги в твоей школе промыли, что ты правду от кривды отличить не можешь.
– Понял, – неожиданно хлопнул себя по лбу «Председатель», – ты радиоприемник втихаря крутишь и ловишь разные зарубежные программы и слушаешь капиталистические голоса. Точно, как же я сразу не сообразил. Вот как ты свои знания языков применяешь на практике.
– Скажи еще, вражеские голоса слушаю. Сижу на волне вероятного противника. А ты сам-то их слушал, чтоб осуждать? Ты же, наверное, кроме программы «Время», «Международной панорамы», да «Клуба кинопутешествий» ничего в своей жизни и не видел.
– А ты, можно подумать видела, – насупился Александр.
– А представь себе, видела, – улыбнулась Ольга и слегка взъерошила ему чуб, придав некую пышность слипшимся от пота волосам, – в Лондоне была, в Берлине, в Карл-Маркс-Штадте, ну еще кое-где.
– А как тебя в этот Карл-Маркс-Штадт занесло? – пришел в легкое замешательство Твердов. – И вообще, это где, в ГДР?
– Да, все очень просто, я же в Иркутском педе училась. А Иркутск – город побратим Карл-Маркс-Штадта. Поэтому мы ездили туда по студенческому обмену. Именно в Карл-Маркс-Штадте находится завод по изготовлению микроавтобусов и легких грузовиков «Баркас». Слыхал про такие?
– Первый раз слышу, – честно признался Твердов и уже по-другому посмотрел на Ольгу. Она это уловила и, стыдливо опустив глаза, тяжело вздохнула. – С ГДР более или менее понятно, а в Лондон-то как тебя занесло?
Ответить Ольга не успела, так как с улицы раздалось протяжное бибиканье: подъехал Михалыч на своем пропыленном автобусе, и унылые бойцы отряда привычно расселись по креслам. Ждали одного «Председателя».
– Иди тебя ждут, я уберу, – остановила она Александра, попытавшегося убрать за собой грязную посуду.
– Я постараюсь вечером прийти, – бросил он напоследок, стараясь не смотреть ей в глаза, – если ничего не случится.
– Надеюсь, не случится, – тихо прошептала Ольга и на негнущихся ногах пошла в сторону мойки….
Раздвинув руками висевшее на верёвке уже почти высохшее белье, «Председатель» вгляделся в темноту и прислушался. Спрятавшаяся за огромной, лохматой тучей луна скрыла ушедшую Ольгу. Только едва уловимый скрежет проворачиваемого в замочной скважине ключа говорил, что она где-то рядом.
– Саня, иди сюда, – донеслось до него сквозь приглушенный лай соседских собак.
Стараясь не шуметь и не запутаться в многочисленных пододеяльниках и простынях, свисавших с натянутой толстой стальной проволоки, Твердов прошмыгнул в сторону голоса.
