На ужине в столовой Твердов встретил повара Марину. Счастливая девушка порхала по комнате и не могла усидеть. Ее прямо распирало от великой радости.
– Ромку к концу недели обещали из реанимации перевести на отделение. Мне даже на двадцать минут удалось заглянуть к нему. Завотделением лично разрешил, когда узнал, что я из Петровки специально к нему приехала. Ромка так обрадовался мне. Теперь точно поправится. Саня, он тебе огромный привет передает.
– Так он что, в реанимации? – изумился Твердов.
– Ага, но все не так плохо. Ему сильные антибиотики подобрали, так что все будет хорошо, – улыбалась девушка.
– Да, дорого же ему купание в уличном сортире обходится, – подумал Александр, а вслух поинтересовался, – а как же ты так быстро туда и обратно успела обернуться?
– Так туда на первом автобусе рванула. А в областной больнице Гришку Остапенко встретила, он за запчастями в область ездил и завернул жену проведать, она у него там на гинекологии лежит. Вот он меня и добросил до дома. Я уже два часа, как здесь. Уже и Ольге успела помочь, – подмигнула она нахохлившейся товарке.
Твердов не стал уточнять, кто такой Гришка Остапенко, а бочком выскользнул на улицу и направился в сторону общежития. Что-то Ольга загадочно смотрела на него, как кот на сметану. Беседовать на волнующую ее тему не входило в планы Твердова, поэтому он предпочел уйти по-английски, чем снова переливать из пустого в порожнее. Пускай идет и со своим странным мужем общается.
Первыми, кого встретил «Председатель», вернувшись в лагерь, оказались беззаботные Сергеичи. Преподы сидели у растопленной, потрескивавшей внутри сухими дровами печки и о чем-то оживлено разговаривали. Рядом валялся мешок с кукурузой, доставленный по пути домой славным Михалычем.
Сергеичи оказались под хмельком, да и чего еще ожидать от людей, что весь день выпивали в больнице у своего старинного друга главного врача. Причем вместе с ним. В руках у Максима Сергеевича тускло поблескивала темным лаком шестиструнная гитара, и он стал тихо напевать грустную песню на испанском языке. Выяснилось, что Полоскун обладал отменным баритоном с ярким и сильным тембром и шикарно играл на этом инструменте.
Виктор Сергеевич, подперев голову правой рукой, внимательно слушал приятеля, отбивая ногой такт. Увлеченные творчеством, преподы не заметили появления «Председателя». Когда песня закончилась и, Полоскун перевёл дух, утирая выступившие капельки пота со лба, их глаза встретились.
– Здорово играете, Максим Сергеевич, – захлопал в ладоши Твердов, присаживаясь рядом на свободное место на соседней скамейке. – Где так научились?
– Да где. Я с шести лет на гитаре играю, – улыбнулся инфекционист, откладывая инструмент в сторону. – Музыкальную школу в свое время закончил по классу гитары. Даже в студенческом ансамбле играл.
– Макс, а на гитаре у тебя лучше, получается, – пьяно хихикнул Мохнатов, хлопнув друга по плечу.
– Лучше, чем что? – насторожился препод.
– Лучше, чем ты своих дристунов лечишь. Ха-ха-ха!
– Да, ну тебя, – смущённо махнул рукой инфекционист. – То медицина, а это творчество. Ты одно с другим не путай.
– Ладно, Макс, не обижайся. Классно играешь и поешь как профессиональный исполнитель. Спой еще чего-нибудь. Испанское давай! Зажигательное такое, ух!
– Успеем еще сыграть. Давай кукурузу сварим. Александр, как на счет кукурузы?
– Не вопрос, – кивнул в ответ Твердов. – Сейчас все организуем. Только вот чего там с ребятами решили. Узнал, чего ваш Семеныч или еще нет?
– Ну, Семеныч, допустим не наш человек, а Палисадова, – нахмурился Полоскун. – В общем, Саня, не стану тянуть кота за хвост. Вашим сбежавшим из Гавриловки парням надо в ближайшее время вернуться назад. Их пока не хватились. Декан Петин, пока отлёживается на своей квартире, видимо, ему прилично прилетело от незнакомого гражданина. Но как только он придёт в себя, то снова возьмет бразды правления. Саня, и не спорь! – поднял вверх указательный палец Максим Сергеевич и упреждающе помахал им в воздухе.
– Да, Саня, – закивал, молчавший до этого Мохнатов, парням надо вернуться.
– И когда? – вздохнул Твердов.
– Чем скорее, тем лучше. – Пускай утром сходят с вами на завтрак, а там Палисадов завезет их в Гавриловку. Он туда на своей больничной машине намылился по делам ехать и их заодно заберет. Это все, что удалось для них сделать. Ну, чего скис? Давай варить кукурузу, скоро темнеть начнет.
Печальная новость, разумеется, удручила Петю и Гошу и их приятелей. Однако пришлось смириться. А пока не наступило утро, еще есть время, чтоб насладиться относительной свободой и вареной кукурузой.
Ночь незаметно вступила в свои права. Чисто симоволически опустили флаг. Преподы даже не сошли со своего места. Полоскун бренчал на гитаре, а Мохнатов кинул равнодушный взгляд в сторону флагштока. Посмотрел, как Александр опустил полотнище и тут же потерял к нему интерес. Расходиться не стали. Почти все бойцы собрались у костра и под вареную кукурузу вначале послушали игру и пение Максима Сергеевича. После гитара пошла по рукам.
Первым сыграл популярную тогда дворовую песню про вьетнамскую войну и про летчика Ли-си-цы-на, сбившего американца, Пакет. Играл он не плохо, пел чуть хуже. С исполнением инфекциониста не сравнить, но для колхоза пойдет. Затем гитару взяла Вика Глазова и спела романс на стихи полузапрещённого Есенина «Клен ты мой опавший». Спела проникновенно, душевно. Даже Максим Сергеевич похвалил ее, хотя Вика ему откровенно не нравилась.
Как-то незаметно от песен перешли к задушевным разговорам. «Председатель» все пытался подбить клинья к Гале Зиминой. Но девушка только посмеивалась над тщетными потугами вчерашнего школьника. Что, безусловно, злило командира отряда.
– Ты что, и в самом деле такой тертый калач, каким хочешь казаться? – тихо спросила Галя, в третий раз убрав его проворную руку, нацелившуюся ей за пазуху.
– Калач, не калач, – недовольно поморщился Твердов, – Так сказать, рано пришлось повзрослеть.
Они вдвоем сидели на последней от печки лавочке в кромешной темноте, и им никто не мешал разговаривать.
– Ой, как интересно, расскажи.
– Да, чего рассказывать? – переспросил Твердов, предпринимая очередную попытку обнять Галю. Девушка убрала его руку со своей груди и переложила на талию. Обрадованный «Председатель» полез целоваться.
– Саша, тебя о чем попросили? – улыбнулась девушка, но руку его со своей поясницы не скинула.
– Тебе на самом деле интересно, как я рос?
– А, может, мне не все про тебя интересно, – в бледном свете луны, выглянувшей из-за тополя, он увидел на ее лице интерес. Галя смотрела ему в лицо, словно пыталась прочитать его мысли.
– Как-то неудобно девушке говорить о своем дворовом детстве, – замялся Твердов, беря себя в руки и отгоняя прочь те мысли, что лезли ему в темноте в присутствии аппетитной собеседницы.
