– Я уже для нее «Сашенька», – пронеслось у него в голове, и от этой мысли уши зарделись еще больше.
– Тебе покрепче? Погорячее? – словно, не замечая смущения, вещала соседка. – Хочешь с молоком? У меня молоко есть, правда, хорошее. Только что корову подоила, еще теплое. – Да ты садись, чего замер как вкопанный? – Ольга отодвинула от стола ближайший к нему табурет, смела с него рукой крошки и, приобняв его сзади, подтолкнула вперед. Твердов спиной почувствовал упругость ее грудей.
– Ольга, я, это, пойду, наверное, – начал он тихо мямлить, глядя в пол.
– Конечно, пойдешь, милый. Вот только попьешь чаю, и сразу пойдешь.
Отключив электрический чайник, она долила кипяток в заварку, и полезла в шкаф за вареньем, оттопырив свой неслабый такой зад. Твердов сразу догадался, что нижнего белья она не носит.
– Ольга, вы… ты… извини, но я, пожалуй, уже пойду, у меня дела, – переборов себя, наконец, заявил первокурсник.
– А что случилось? – повернула к нему голову женщина, не меняя положения тела и массивных ягодиц, обтянутых лишь тонкой тканью. Два налитых полушария, словно ядра от осадной мортиры, призывно так покачивались буквально в полутора метрах от Твердова, что у него пересохло в горле.
– Да мне надо с подъемом флага определиться. И потом, у нас завтрак в столовой скоро.
Тут из соседней комнаты здорово потянуло сероводородом, и через бумажную штору просунулась довольная детская голова, принадлежащая чернявому мальчику с карими глазами лет шести-семи, которая радостно сообщила:
– Мама, а Вадик покакал! Много! У него теперь попа очень грязная.
Причем, как отметил про себя Твердов, мальчик абсолютно не был похож на Серегу. Слишком уж черненький какой-то сынок у русоволосого и голубоглазого Сереги.
– Ах ты, Господи, Миша, – всплеснула руками Ольга, – так чего ж ты ему попу не вытрешь?
– А я знаю чем? – пожал плечами Миша и полностью вошел в комнату. Мало того, что у него смуглая кожа и смоляные волосы на голове, так еще и черный волосяной пушок на руках. Миша, как и Вадик, разгуливал по дому, в чем мать родила.
«Такой маленький, а уже такой волосатый», – подумал Твердов, чувствуя, как запах из-за занавески становится все гуще.
– Тогда Иру попроси или Веру, – выпрямилась мать, держа в правой руке полную трехлитровую банку с крыжовенным вареньем.
– А они еще спят.
– Так разбуди их, сынок, видишь, к нам дядя в гости зашел. Скоро завтракать будем. Я вам кашу разогрею.
– Вижу, – пробурчал Миша, – не сводя загоревшихся глазенок с варенья.
– Иди, разбуди девочек, пускай Вадиком займутся.
– Да, они сразу драться станут.
– Ладно, сейчас приду, – улыбнулась Ольга, поставив банку на край стола. – Сашенька, посиди минутку, я, сейчас, быстренько.
Твердов заерзал на табуретке, его прямо подмывало встать и уйти. Вернее, бежать. Бежать отсюда подальше, без оглядки и больше никогда сюда не возвращаться. Ольга, легко ступая босыми ногами по полу, вышла из комнаты, а мальчик ее Миша остался у входа и, колупая маленьким пальчиком в смуглом носике. Он немигающим взглядом продолжал изучать командира отряда студентов и одновременно коситься на банку с вареньем. Твердов почему то остался.
– А ты что, студент? – бесцеремонно спросил Миша, вытащив из правой ноздри огромную зеленую козюлю и привычно размазал ее по стене.
– Студент, – кивнул Александр, внутренне содрогнувшись.
– Ты тоже с мамкой на чердак полезешь?
– Куда?!
– На чердак, – поднял глаза кверху малыш.
– Не знаю, а зачем?
– Так она завсегда со студентами на чердак лазает, а папка ее потом бьет в кровь.
– Миша, ты, что такое говоришь, – смущенно произнесла появившаяся из-за занавески Ольга с детским горшком в левой руке, прикрытым наглухо эмалированной крышкой.
– Я правду говорю, – топнул ножкой мальчик и неожиданно подбежал к помойному ведру и принялся в него яростно мочится, направляя струю в самую середину ведра, отчего брызги полетели на и без того мокрую стену.
– Миша, ты чего творишь, – добродушно покачала головой его мама, – ты же уже большой мальчик, мог бы и на улицу выскочить.
– А мне сейчас вот приспичило! – сердито ответил сынок и, завершив мокрое дело, вернулся к столу.
– Ладно бы Боря так сделал, ему всего три года, а тебе уже скоро семь будет, в этом году в школу пойдешь. Там тоже так же станешь себя вести?
Миша насупился и не отвечал, продолжая исподлобья изучать Твердова. Ольга глубоко вздохнула и вместе с горшком быстро вышла в сени, прикрыв за собой дверь.
– Если с мамкой на крышу полезешь – убью! – тихо прошипел Мишка и с откровенной ненавистью взглянул на Твердова.
Пока тот соображал, что ответить, Ольга вернулась назад уже без горшка. Мальчик отвернулся, и, мелькая голой попой, скрылся за бумажной занавеской.
– Сашенька, ты не слушай его, – улыбаясь, замахала руками хозяйка. – Он несмышлёныш еще, дите. Сейчас я варенья тебе наложу.
– А сколько у вас… у тебя детей? – неловко поинтересовался Твердов.
– Шесть, – закрывая рукой, беззубый рот, улыбнулась Ольга. – Самая старшая Ирочка – ей девять лет, потом Верочка – ей восемь, вот Мишенька – ему в октябре семь будет, сейчас в школу хочу его отдать, еще Игорек, ему пять, Боренька – ему три годика и Вадик – ему в декабре один годик исполнится. Вот, десять лет как замужем за Анисимовым и уже шестеро детей.
– Лихо, – покачал головой Твердов, прикидывая в уме, сколько же лет она была беременной из этих десяти.
– Ну, что поделать? Раньше в деревнях и куда больше детей имели. Вот вареньице, вот чаек, вот ложечка, – Ольга суетливо пододвинула к Твердову дымящуюся кружку с чаем и торчащей из нее чайной ложкой и стеклянную вазочку с крыжовенным вареньем.
– Ольга, мне, правда, пора идти, – Твердов поднял глаза и посмотрел на присевшую напротив него хозяйку. В ее глазах светилась покорность и ласка. – Боюсь, у меня могут быть проблемы, уже почти половина седьмого утра, – он, смущаясь, перевёл взгляд на наручные часы.
– Балабола боишься? Ну, парторга, значит, – опустила она плечи и как-то разом постарев лет на пять.
– Не то, чтобы очень боюсь, но не хочется первый рабочий день начинать с неприятностей. А чай мы в другой раз попьем.
– Правда, – глаза ее вспыхнули с новой силой, сама она приосанилась, – попьем?
– Да, мы же соседи.
– Поможешь мне с крышей?
– А что с крышей? – насторожился Твердов, припомнив странную угрозу сопливого мальчишки.
– Да протекает, будь она не ладна. Мой-то только языком работать может, а руки как из одного места растут. Сколько ни прошу починить, все только завтраками кормит. Завтра, говорит, сделаю, все завтра. А как дождь идет, так приходится таз подставлять, – она подняла голову вверх и пальцем указала на черные разводы на побеленном потолке. При этом ее груди ожили и напомнили о себе, максимально растянув просторную кофту в стороны.
