– Как? – прямо, как от удара током, весь содрогнулся Жучаев. – Уже на выписку? Я же всего только три дня после операции и пролежал.
– Я – в курсе. А чего вас тут мариновать? Рана – тьфу! тьфу! тьфу! – заживает великолепно! Осложнений никаких нет! Не вижу препятствий для вашего скорейшего перевода на амбулаторное звено.
– Куда переводите? – чуть не плача, еле выдавил из себя мучивший его вопрос ошарашенный необычной новостью грустный прапорщик.
– В поликлинику пойдешь! Там теперь будешь наблюдаться! – весело подмигнул я ему левым глазом.
– А швы? У меня же еще швы не сняты?! – как утопающий хватается за соломинку, так и Жучаев попытался прибегнуть к последнему средству.
– Швы? А что швы? Их и в поликлинике легко снимут! Вы же в Питере живете, поэтому никаких проблем на этот счет нет. Главное – недели четыре не поднимать тяжести. Тяжелей стакана ничего не поднимайте, ха-ха-ха!
– Прапорщика Седова, что еще раньше меня прооперировали, вы почему-то не выписываете. Хотя у него тоже никаких осложнений нет, – хныкающим голосом застонал глазастый прапор, не оценив моего тонкого юмора.
– Вот если бы вы, как прапорщик Седов, служили на отдаленной точке, где на сотни километров вокруг одна непролазная тайга и медведи, я бы вас тоже подзадержал на хирургии. У них там поликлиники не водятся. А вы живете в центре Питера, так что вам, считайте, крупно повезло.
На Жучаева в тот момент стало страшно смотреть. Вот как все-таки простое слово может в одно мгновение изменить и внешний вид, и настроение у до этого абсолютно счастливого человека. Еще пару минут назад на перевязочном столе возлежал улыбающийся, толсторожий и краснощекий, крепко сбитый здоровяк. Теперь же покоилась некая аморфная, зыбкая масса, готовая сию минуту стечь со стола в виде бесформенного желе.
– Ну, что мы так расстроились? Что так надулись-то? Кто это у нас тут лобик наморщил? У кого щечки пухлые затряслись? Кто хочет слезики пустить?
– Доктор, вы издеваетесь? – еле сдерживая себя, чтоб и правда не зареветь, спросил у меня российский прапорщик.
– Издеваюсь, – честно признался я, убрав с лица натянутую улыбку.
– А зачем? Я же вам ничего плохого не сделал.
– Лично мне – нет. Но, когда я вижу, как здоровенный бугай начинает валять ваньку, то у меня всякое сочувствие к нему пропадает.
– Я больной человек. После тяжелой операции. А вы считаете, что я тут перед вами ваньку валяю?
– А то?! Безусловно! Все, слазь со стола, натягивай свои штанишки и топай в палату. Завтра на выписку. Шагом арш отсюда!
Прапор как-то тяжело слез, я бы даже сказал: свалился с перевязочного стола, с трудом дрожащими руками надел задом наперед штанцы и с унылым видом поплелся в палату, поддерживая руками послеоперационную рану в паху. Я тут же забыл о нашем разговоре, закрутившись в вихре текущих дел. А напрасно.
На следующее утро я застал Жучаева в довольно удрученном состоянии. Он распластался по кровати и картинно стонал, держась за рану. На его лбу покоилось смоченное холодной водой полотенце. Взор затуманился, язык еле ворочался, из правой подмышечной впадины демонстративно выпирал кончик ртутного градусника.
– Ой, а что это у нас произошло? – я опустил руку с зажатой в ней выписной справке. – Что тут с нашим Жучаевым случилось?
– Доктор, я умираю, – с отрешенным видом простонал прапор, закрывая слезящиеся глаза. – У меня температура, голова болит и сильная слабость.
– Да-а, – сочувственно протянул я, вглядываясь в цифры на шкале градусника, – 37,2! Долго держал?
– Я только поставил! Чувствую, больше набежит, если еще подержать! Неужели вы меня в таком состоянии выпишете? Я живу с мамой, она человек пожилой. Что она сможет одна сделать, если со мной что-то произойдет?
– С мамой? Произойдет? Вставай, одевайся и проходи в перевязочную.
– Доктор, я не могу встать! Жуткие головные боли, – и тут Жучаев выдал всю клиническую картину осложнений спинальной анестезии. Неплохо подготовился. Интернет не подвел. Только одного не учел, что все, что он мне тут напел, развивается, как правило, в первые стуки после анестезии, но никак не на четвертые. Хотя надо отдать должное – роль жертвы анестезии он играл убедительно.
Анестезиолог Семенов, старый и опытный военный доктор, согласился со мной, что скорей всего прапор умело и, надо сказать довольно грамотно симулирует осложнение, так как, кроме его жалоб, никаких других симптомов не наблюдалось. Пульс и давление в норме, функция нижних конечностей не страдает, наклейка на ране сухая, отека вокруг нет. Однако оставлять жалобы без внимания мы не имеем права.
Семенов расписал ему лечение: велел поставить капельницу и прописал строгий постельный режим. Я же осуществил перевязку на месте и лишний раз убедился, что процесс заживления протекает вполне сносно. Тут же пришла постовая медсестра и воткнула в его не избалованную уколами вену капельницу. Еду тоже принесли ему прямо в палату добросовестные дневальные.
Поначалу прапорщик, польщенный таким повышенным вниманием к своей персоне, чуть не возгордился. Начал указывать медсестре и покрикивать на дневальных: ты больно колешь, а ты что-то холодноватую пищу доставляешь. Но вскоре его спесь быстро пошла на убыль.
– Доктор, разрешите мне хоть до туалета добираться, а то на утку не совсем удобно лежа ходить. По-маленькому еще как-то приспособился, а вот сейчас по-большому, простите, прибило. Не знаю, как быть?
– Как? А вставайте на «мостик», утку под себя, и вперед, на встречу к счастью, – без всякой тени сочувствия спокойным голосом разъяснил я.
– Как под себя? – моментально зарделся прапор. – Я же никогда таким образом, извините, не какал. Туалет же вот он, рядом. Почти напротив палаты.
– Я знаю, где расположен ваш туалет. Но ничем, к огромному своему сожалению, помочь вам не могу. Анестезиолог Семенов назначил вам строгий постельный режим. Он опытный врач и знает, что говорит. Прошу неукоснительно выполнять его медицинские распоряжения. Это приказ.
– А вы не можете сделать исключение для похода в туалет? Ведь вы же начальник отделения.
– Я, во-первых, не начальник, а заведующий отделением. А во-вторых, я могу вас только выписать за злостное нарушение режима. А поход в туалет как раз подходит под эту статью.
– Как выписать? – побледнел Жучаев.
– Очень просто: нарушите постельный режим, я вас моментально выпишу на амбулаторное лечение.
– Дмитрий Андреевич, пожалуйста, позовите Семенова. Пускай отменит свой приказ.
– Он сейчас в операционной. И вряд ли в ближайшие два – три часа освободится.
– Два, три часа! О-о-о, – натурально так застонал Жучаев. – Доктор, но я не могу опорожняться на спине. Я никогда этого не делал с самого детства. Вон же туалет рядом. Разрешите же. О, Господи, да что же мне делать?! Уже нет никаких сил терпеть. У меня не получится лежа!
