– Так нашли или нет? – нетерпеливо перебил меня Горошина.
– Нет. И я считаю, что это дело рук не наших больных.
– А чьих, инопланетян?
– Под нами на втором этаже кафедра хирургии ВМА, у них там разный народец подобрался. Они же два дня в неделю по всему городу дежурят. Принимают и гражданских лиц в том числе. Вон сколько синерожих пьяниц у них на этаже околачивается. И к тому же окна у них также выходят на проезжую часть. Им и гораздо ближе до злополучного светофора, и повод есть – развеять скуку. Их угловая палата так совсем рядом. А наши окна, посмотрите: метров сто, не меньше, до места подрыва. Я сильно сомневаюсь, чтоб из наших дрыщей кто мог на такое расстояние так легко в окно запулить переполненную водой перчатку. А главное – зачем? Уж если кидать, так на проезжающий мимо автомобиль, а не на тот, что проехал. Пойди еще попади в него.
– Чтоб перевести стрелки на других!
– Да, похоже, это на нас стрелки перевели. Тут Волобуев тогда так разорялся. Так надрывался, я думал, голос себе сорвет. Короче говоря, посчитали, что это дело рук наших бойцов, хотя никто в содеянном не сознался, и велел заколотить наглухо гвоздями и окна и форточки.
– Заколотили? – Горошина надел на голову фуражку и поправил козырек.
– Конечно, – мотнул головой я. А сам подумал: «Надеюсь, не полезет через кровати к окнам проверять. А отсюда, где мы стояли, не видно, что там нет ни единого вбитого гвоздя. Ночью все же палаты проветривались».
– Ладно, я поговорю с Маратом Ивановичем, возможно, – тут Горошина поднял кверху указательный палец, – он и отменит свой приказ. А вы пока подумайте, куда можно еще десять кроватей вместить.
– На чердак!
– Я серьезно!
– И я серьезно! Это же инфекционные больные, разве их можно так набивать, как селедок в бочке.
– В Кронштадтском госпитале еще хуже обстановка, – тяжело вздохнул начмед. – У них там с ветрянкой и вовсе в коридорах лежат. – Все палаты переполнены.
– Допускаю, что у них там, на острове, все тухло, но это совсем не значит, что и у нас нужно также все переполнить. Вы, к примеру, знаете, что у нас медсестра заболела ветряной оспой?
– Это какая? – встрепенулся Горошина.
– Вероника Мурашова, вот только осенью к нам устроилась.
– Это такая симпатичная брюнеточка?
– Она самая, только теперь она не совсем симпатичная. Всю пузырями обнесло, сама на себя не похожа.
– Бедная девушка, – довольно искренне пожалел ее майор, – видимо, она не болела в детстве ветрянкой.
– Видимо, я всех, кто не болел, в добровольно-принудительном порядке отправил в отпуск.
– И много таких?
– Вместе с уже заболевшей Викой еще два человека. Поэтому нам нужно перекинуть сестер с других отделений.
– Ой, это сложно будет сделать. Везде же одно и то же: все переполнено.
– Григорий Ипатьевич, – я впервые за весь диалог назвал майора по имени-отчеству, чтоб придать своим словам официальности, – неврологическое отделение не принимает больных с ветряной оспой. Пускай поделятся сестрами. Раз у нас пошли боевые потери.
– Ну, что вы, в неврологию и нельзя класть. Там знаете, кто лечится? – он широко раскрыл глаза и надул щеки.
– Да мне без разницы, кто там у них лечится! Пускай двух сестер к нам прикомандируют.
– А вот вы, Дмитрий Андреевич, зря так. В неврологии сам генерал Толстопятов частый гость.
– Здорово, неврологию пощадили, так как там сам Толстопятов какой-нибудь столетний свой остеохондроз лечит, который уже в жизни не вылечишь, так как на новый позвоночник не поменяешь, а хирургию под завязку запыжевали.
– Генерал Толстопятов, он же…
– Григорий Ипатьевич, оставим уже генерала в покое, давайте решим с нашими кадрами, – бестактно перебил я майора.
– Я подумаю, – обиделся майор, козырнул мне и, не прощаясь, направился к выходу.
– И с Волобуевым поговорите, чтоб разрешил хотя бы форточки расколотить, – крикнул я вслед. Хлопнула входная дверь. Горошина убыл к себе, а я повернулся к больным ветрянщикам, с неподдельным интересом слушавшим наш с майором разговор, и тихо приказал: – Лекалов, чего застыл, открывай уже форточку. Видишь, ушел. А то у вас тут такой запах носкаина, что голова кружится.
– Дмитрий Андреевич, а вам не попадет за нас от начальства? – участливо поинтересовался Лекалов, небольшого роста танкист с простым деревенским лицом, густо закрашенным бриллиантовой зеленью.
– А вы постарайтесь сделать так, чтоб не попало.
– А если кто стуканет? И начальство все равно прознает, что вы окна не заколотили?
– Тогда задохнетесь от собственных газов.
– Это несправедливо – со второго этажа какие-то козлы эту самую перчатку запустили, а мы тут все страдаем! – подал голос солдат караульной роты по фамилии Сипатый. Он отслужил уже восемь месяцев и считался стариком. Его заболевание прямо на глазах шло на убыль, и лицо стало принимать человеческую окраску. – У нас и перчаток-то сроду никаких не водилось.
– Здесь армия, Вадик, – тяжело вздохнул матрос Буровцев, на гражданке успевший окончить институт и получить профессию юриста, а на флоте служивший радистом на торпедном катере. – Всегда кто-то должен быть виновным. Правильно, Дмитрий Андреевич?
– Не совсем. В армии, кто первым доложил начальству, тот и прав. Орлы со второго этажа мигом сориентировались и мигом доложили, что у них все чисто. Из двух возможных для совершения преступления этажей остался наш.
– Дмитрий Андреевич, а как бы мне пораньше выписаться? Мне край к понедельнику нужно быть в части, – задал вопрос Сипатый.
– Посмотрим. По приказу положено вас выдерживать 21 день.
– А у меня 19 будет, нельзя?
– Я подумаю. Только что-то ты подозрительно рано задумал выписываться. Обычно вашего брата еле за ворота вытолкаешь. Всяк норовит хоть денек да еще в госпитале погаситься, – тут затренькал в кармане мобильный телефон, прервавший мои мысли вслух, и дежуривший по реанимации доктор Семенов приглашал меня к себе в отделение. К ним только что привезли больного с очень тяжелой формой ветряной оспы. Я обвел грустным взглядом перенаселенную палату и, тяжело вздохнув, поспешно отправился в реанимацию.
Пациент оказался не только крайне тяжелым по своему состоянию. Он еще являлся иностранцем – военнослужащим ангольской армии. У нас обучался в одной из военных академий. Это заставляло более трепетно относиться к его персоне. Нам международные скандалы ни к чему. Крепко скроенный мускулистый наголо стриженный негр, с большим расплющенным носом на широком лице, с шоколадной кожей был буквально весь обсыпан мелкими пузырями со светлым содержимым. На фоне его темной кожи сразу и не поймешь, есть там краснота или нет, но пузыри видны четко. Особенно при ближайшем рассмотрении.
